Сосэки Нацумэ
ЗАТЕМ
1
Дайскэ проснулся, услышав громкие торопливые шаги у ворот, как раз когда ему снились свисавшие откуда-то сверху огромные, квадратные, как кухонная доска, гэта. Потом шаги стихли, гэта куда-то исчезли, словно растворились, и Дайскэ открыл глаза.
Первое, что он увидел, был цветок махровой камелии на татами у изголовья. Накануне, лёжа в постели, Дайскэ отчётливо слышал в темноте, как цветок упал, упал с шумом, будто с самого чердака с силой швырнули резиновый мяч. Наверно, померещилось, подумал Дайскэ, ведь сейчас глубокая ночь и вокруг тишина. Но на всякий случай он положил руку на сердце и, прислушиваясь к чётким ритмичным ударам, заснул…
Какое-то время он рассеянно созерцал большой, чуть не с голову младенца пёстрый цветок и вдруг, словно спохватившись, снова приложил руку к сердцу. Прислушиваться к его биению, лёжа в постели, в последнее время вошло у Дайскэ в привычку. Сердце билось, как всегда, ровно. Не отнимая руку от груди, он попытался представить себе, как спокойно, в такт биению сердца, течёт тёплая алая кровь. Это и есть жизнь. Сейчас он ощущает ладонью её течение. Похожие на тиканье часов звуки выросли в воображении Дайскэ в мощные удары набата, зовущего к смерти. Как легко, как беззаботно ему бы жилось, если б не было этих звуков, если б сердце отмеряло только кровь, а не время! Жизнь стала бы радостью, наслаждением. Однако… Дайскэ невольно содрогнулся. Жажда жизни делала невыносимой самоё мысль о том, что сердце может остановиться. Он часто клал руку под левый сосок и думал, что будет, если по этому месту ударить молотком. Дайскэ был совершенно здоров, но этот неоспоримый факт порой воспринимал как случайность, почти как чудо.
Отняв наконец руку от сердца, Дайскэ взял газету, лежавшую у изголовья, и развернул её. С левой полосы, где была помещена фотография, на которой мужчина убивает женщину, Дайскэ поспешно перевёл взгляд на напечатанное крупным шрифтом сообщение о волнениях студентов [1]. Дайскэ не дочитал заметку, руки устали держать газету, и он уронил её. Закурив, он слегка откинул одеяло, поднял с пола камелию и стал нюхать, закрыв цветком чуть ли не пол-лица. Пробираясь сквозь лепестки, табачный дым плыл в воздухе густыми клубами. Дайскэ положил камелию на белоснежную простыню, встал и пошёл в ванную.
Тщательно вычистив зубы и радуясь, как всегда, что они у него такие крепкие и здоровые, Дайскэ снял рубашку и так же тщательно обтёр грудь и спину. При каждом движении руками или плечами кожа его слегка поблёскивала, словно натёртая ароматным маслом и досуха вытертая. Этим Дайскэ тоже гордился. Затем он расчесал на пробор чёрные волосы, которые ложились послушно, будто напомаженные. Усы, такие же тонкие и мягкие, как волосы, с удивительным изяществом обрамляли губу. Глядясь в зеркало, Дайскэ обеими руками любовно погладил свои полные щёки, точь-в-точь как женщина, когда она пудрится. Он бы и напудрился, появись в том необходимость, настолько заботился о своей внешности. Иссохшие, как у благочестивых буддистов, тела, измождённые лица вызывали у Дайскэ отвращение, и, глядя на себя в зеркало, он радовался, что не похож на них ни лицом, ни телом. Он ни капельки не огорчался, когда его называли щёголем, ибо старые понятия были давно ему чужды.
Через полчаса Дайскэ уже сидел за столом, прихлёбывая горячий чай и намазывая маслом тосты — слегка поджаренные ломтики хлеба. Кадоно, его сёсэй, принёс сложенную вчетверо газету. Кладя её рядом с дзабутоном, он напыщенно произнёс:
— Сэнсэй, что творится в мире, а?
Обращаясь к Дайскэ Кадоно всегда вежливо называл его «сэнсэй». Вначале Дайскэ, смеясь, протестовал, но Кадоно, выслушав его, тут же говорил: «Однако, сэнсэй…», и Дайскэ постепенно привык, стал относиться к этому спокойно, правда, позволял так называть себя одному Кадоно в виде исключения. Дайскэ просто уверовал, что для такого хозяина, как он, у Кадоно нет более подходящего слова.
— Опять студенты бунтуют? — невозмутимо спросил Дайскэ.
— Да, просто потрясающе!
— Хотят другого директора?
— Ага, и на этот раз вроде бы своего добьются, — не без радости сообщил Кадоно.
— Допустим. А тебе какая от этого корысть?
— Вы шутите, сэнсэй. При чём тут корысть? Дайскэ продолжал как ни в чём не бывало жевать.
— Послушай, что за счёты у них с директором? Они действительно его не любят или преследуют какую-то выгоду? — Дайскэ подлил в чашку кипятку.
— Этого я не знаю. А вы, сэнсэй?
— Я тоже не знаю. Хотя полагаю, что они преследуют какую-то выгоду. Не станет современный человек просто так устраивать беспорядки. Ловчат они, вот и всё.
— Неужели?.. — Кадоно посерьёзнел. Но Дайскэ больше ничего не сказал. Бесполезно. До Кадоно всё равно не дойдёт. Сколько ни объясняй, он будет смотреть ясными глазами и без конца повторять: «Неужели… Вот оно что…» Так и не узнаешь, понимает он, что ему говорят, или нет. Именно поэтому Дайскэ, собственно, и держал Кадоно. Общение с ним не требовало ни малейшего усилия мысли, не нарушало покоя. Кадоно, в свою очередь, это вполне устраивало, он целыми днями шатался без дела, даже на занятия не ходил. Изредка, правда, Дайскэ ему говорил: «Занялся бы ты хоть иностранным языком», на что Кадоно отвечал: «Да, пожалуй», или же: «В общем-то, конечно…» Другого ответа от такого бездельника и ждать было нечего. К тому же Дайскэ считал, что достоин лучшей участи, нежели обучать и воспитывать Кадоно, и предоставил молодого человека самому себе. Хорошо ещё, что руки и ноги у Кадоно работали не в пример голове усердно. Эти его качества Дайскэ ценил очень высоко, не говоря уже о старухе служанке, которой Кадоно значительно облегчил жизнь. Естественно поэтому, что старуха с Кадоно были в большой дружбе и, когда хозяина не было дома, часто беседовали.
— Как по-вашему, тётушка, чем намерен заняться сэнсэй?
— Ты не волнуйся. При ихнем богатстве можно заниматься, чем душе угодно.
— Да я и не волнуюсь. Просто думаю, что неплохо бы ему чем-нибудь заняться.
— Я так думаю. Возьмёт господин в дом жену, а потом будет потихоньку службу искать.
— Неплохо! Я бы тоже не прочь так пожить: весь день книжки читать или же музыку слушать.
— Ты не прочь?
— Можно даже не читать. Просто жить праздно, как он.
— Это уж что кому на роду написано, ничего тут не поделаешь.
— Вот оно что!
И всё в таком духе. Недели за две до того, как Кадоно поселился в доме молодого холостяка Дайскэ, между ним и будущим хозяином состоялся следующий разговор:
— Учишься где-нибудь?
— Учился, а сейчас бросил.
— Где же ты учился?
— Да так, в разных местах. Уж очень быстро надоедает.
— Надоедает?
— Да.
— Значит, большого желания учиться у тебя нет?
— Совсем никакого нет. А тут ещё дома нелады.
— Я слышал, моя служанка знает твою мамашу?
— Да, когда-то соседями были.
— Мамаша по-прежнему…
