приходится, особенно если это нужно для работы. — Хираока привычным жестом поднёс ко рту чашечку сакэ.
— Не моё это дело, только я не понимаю, как ты при этом сводишь концы с концами? — ринулся в атаку Дайскэ.
— Кое-как свожу, — очень неохотно ответил Хираока и как-то сразу сник. Дайскэ зашёл в тупик и уже не знал, что говорить дальше.
— Обычно в это время ты всегда бывал дома, — выдавил он из себя. — А вот в прошлый раз я тебя не застал, ты, наверно, задержался допоздна?
— Я прихожу по-разному, то раньше, то позже. Такая работа, что поделаешь, — уклончиво ответил Хираока, словно оправдываясь.
— Наверно, Митиё-сан скучает в одиночестве?
— Да нет, не очень. Она ведь тоже сильно изменилась, — сказал Хираока, и Дайскэ уловил в его взгляде сомнение и страх. Может случиться, что отчуждение между супругами никогда не пройдёт. И если сама природа разрубит соединяющие их узы, судьба Дайскэ решена. Он неизбежно будет сближаться с Митиё по мере того, как она будет отдаляться от Хираоки. И вдруг, будто движимый какой-то неведомой силой, Дайскэ сказал:
— Она не могла сильно измениться. Просто стала старше. Постарайся больше бывать дома, и Митиё- сан успокоится.
— Ты так думаешь? — проговорил Хираока, залпом допив своё вино.
— Думаю? — словно эхо, повторил Дайскэ. — У кого хочешь спроси, тебе скажут то же самое.
— В твоём представлении Митиё, видно, всё та же, какой ты знал её три года назад. А она очень переменилась. Да, да, очень. — Хираока осушил ещё чашечку. Дайскэ почувствовал, как учащённо забилось у него сердце, и ответил:
— Ты не прав. Она всё та же. Ничуть не переменилась.
— А что делать, если дома мне неинтересно?
— Ты не вправе так говорить.
Хираока даже глаза раскрыл от удивления. У Дайскэ перехватило дух. Однако у него ни на йоту не возникло ощущения, что пущенная им стрела попала в цель. Нынче в его речах не было, как обычно, логики, был импульс, и только. Однако он ни на минуту не сомневался в том, что желает Хираоке добра. Каждым своим словом, каждым поступком он пытался вернуть супругам их былое благополучие и таким образом вырваться из плена Митиё. Ему и в голову не приходило, что его благие намерения всего лишь хитрость, с помощью которой он пытался скрыть от Хираоки своё истинное отношение к Митиё. Как человек вполне порядочный и светский, он никогда не позволил бы себе вероломства по отношению к другу. Постепенно Дайскэ вернулся к своему обычному состоянию.
— Пойми, — сказал он, — если всё время ты где-то будешь пропадать и транжирить деньги, вы никогда не сможете жить по-человечески. И, согласись, совсем невесело будет в семье.
— Семья? — скептически воскликнул Хираока, засучивая рукава белоснежной рубашки. — Эка важность! Только холостяки, вроде тебя, придают ей серьёзное значение.
В Дайскэ шевельнулась неприязнь к Хираоке. Можешь не любить семью, если тебе угодно, хотелось сказать Дайскэ, только знай, я уведу от тебя жену. Но до такого разговора было ещё далеко. Дайскэ попробовал затронуть ещё одну струну души Хираоки.
— Помнишь, когда мы впервые встретились после твоего приезда в Токио, ты советовал мне чем- нибудь заняться и даже прочёл мораль на эту тему?
— Ага, помню. Зато ты удивил меня своей философией ничегонеделания.
Только сейчас Дайскэ пришло в голову, что он, видно, и в самом деле удивил тогда Хираоку, который в то время лихорадочно жаждал деятельности. Чего Хираока добивался? Богатства? Славы? Или же власти? А может быть, ему просто надо было найти применение своей энергии?
— Люди, такие, как я, духовно надломленные, вынуждены придерживаться подобного мнения. Никто не следует раз навсегда принятым взглядам, у каждого своя точка зрения, и годится она лишь для него одного. Так же обстоит дело и с моей философией. Для меня она приемлема, для тебя — нет. И ты не можешь, опираясь на неё, строить свою жизнь. Твои тогдашние воззрения достойны самого глубокого почитания. Ты — человек действия, я пользуюсь твоими же словами, так оставайся им навсегда.
— Энергии у меня, разумеется, хоть отбавляй, — решительно заявил Хираока.
Дайскэ насторожился.
— И ты намерен применить её в газете?
Хираока замялся было, но тут же отчеканил:
— Да, именно в газете.
— Всё ясно. Ты дал исчерпывающий ответ, и лезть к тебе в душу я не намерен. Но есть ли у тебя к этой работе вкус?
— Полагаю, что есть, — снова отчеканил Хираока.
Разговор носил весьма абстрактный характер, и хотя Дайскэ сказал «всё ясно», истинные намерения Хираоки оставались для него туманными, словно перед ним был не Хираока, а полномочный член правительства или, на худой конец, адвокат. Тут Дайскэ из соображений чисто тактических решил польстить самолюбию Хираоки, для чего ему понадобилось вернуться к временам русско-японской войны и вспомнить её героя, именовавшегося «богом войны» — капитана второго ранга Хиросэ. Он командовал отрядом кораблей, блокировавшим с моря Порт-Артур, погиб и стал всеобщим кумиром, а спустя некоторое время был обожествлён. Но война кончилась, и сейчас мало кто о нём вспоминает. Мода на героев быстро проходит. Для своего времени они люди чрезвычайно ценные, но великими только кажутся, ибо задачи выполняют сугубо практические. Задача выполнена, и в глазах общества герой уже не герой. Именно это и случилось с капитаном Хиросэ. Когда шла война с Россией, его отряд, вероятно, имея, очень важное значение, но наступил мир, и Хиросэ, будь он хоть сто раз героем, из бога превратился в простого смертного. Основа человеческих отношений — корысть, это распространяется и на героев. Герои сменяют друг друга, так же как и остальные ведут борьбу за существование. Поэтому он, Дайскэ, вовсе не склонен становиться героем. Но, допустим, живёт на свете отличный парень, честолюбивый, волевой, полный энергии. Он добивается славы не мечом, а пером, славы более прочной. Где же её добиться, как не в газете?
Эту тираду Дайскэ произнёс без малейшего энтузиазма, в душе потешаясь над тем, что ему приходится льстить, да к тому же делает он это как-то по-детски прямолинейно. Выслушав, Хираока бросил: «Благодарю», — не выразив при этой никаких чувств.
Дайскэ устыдился, он недооценил Хираоку. Не сумел тронуть его душу, сказать нужные слова, уговорить его восстановить мир в семье. Дайскэ потерпел поражение в самом начале, поскольку для осуществления своего плана избрал окольный путь, самый трудный.
Так, ни до чего не договорившись, Дайскэ распрощался с Хираокой, не понимая, зачем ходил к нему в редакцию. Хираока это, вероятно, ещё меньше понимал, тем более что ни о чём не спросил Дайскэ.
Весь следующий день Дайскэ провёл у себя в кабинете, вновь и вновь вспоминая вчерашнее. За два часа встречи он был искренен с Хираокой, лишь когда пробовал защищать Митиё. И то искренним не в речах, а в побуждениях. Говорил он неопределённо, малоубедительно, первое, что приходило в голову. Если судить строго, все его слова были фальшью. Да и сами побуждения, в серьёзности которых он не сомневался, по существу, возникли из тревоги за собственное будущее. Естественно поэтому, что Хираока не мог поверить в его чистосердечность. Более того, весь разговор Дайскэ вёл с целью сбить Хираоку с его нынешней позиции и заставить мыслить так, как мыслит сам он. Вот почему он ничего не добился.
Надо было ему сослаться на Митиё и сказать всё напрямик Хираоке, тогда, возможно, он вызвал бы его на откровенность. Наверняка вызвал бы. А если бы не удалось? Хираока, пожалуй, стал бы ещё хуже относиться к Митиё. Могло бы дойти до ссоры с Хираокой.
Дайскэ раскаивался в собственной трусости, которая заставила его быть столь нерешительным. Это никак не вязалось с его заботой о Митиё и желанием спасти её от Хираоки. Выходит, Дайскэ снова допустил непозволительное нарушение логики.
Дайскэ с завистью подумал о людях прежних поколений, которые, оставаясь эгоистами, не отдавали себе в этом отчёта и, уверенные в том, что пекутся о ближнем, горячими уверениями и слезами заставляли
