в одном из этих окошечков виднелся букет в кружке или цветочный горшок. На палубе женщины хлопотали об обеде или смотрели за толпой детей. Эти барки привязывались одна к другой канатами, их бывало по двадцати пяти или тридцати штук. Вереницу обыкновенно вел пароход странной конструкции. В нем не замечалось ни колеса, ни винта, и он приводился в движение каким-то аппаратом, непонятным для немехаников. Этот прибор вытягивал через нос парохода блестящую цепь, которая лежала вдоль дна канала, и спускал ее опять через корму, таким образом пароход продвигался вперед шаг за шагом вместе со всей вереницей нагруженных барж. Для человека, не имевшего ключа к этой загадке, было что-то торжественное и странное в ходе длинных линий барок, которые бесшумно ползли по воде без всяких признаков движения, кроме расходившейся волнующейся струи за кормой.
Из всех созданий коммерческих предприятий баржа канала — самое восхитительное. Иногда она распускает паруса, и вы видите, как она идет над верхушками деревьев и ветряными мельницами, между зелеными хлебными полями, точно самая живописная из всех амфибий. Иногда лошадь тащит бечеву таким шагом, точно на свете и не существует торопливости, и человек, дремлющий у руля, целый день видит один и тот же шпиль колокольни на горизонте. Становится удивительно, что при таких условиях барки могут когда-нибудь достигать очереди при входе в шлюзы, и человек получает прекрасный пример того, как можно спокойно относиться к миру. Вероятно, на палубах этих судов очень много довольных людей, потому что подобное существование — и путешествие, и жизнь дома.
Трубы дымятся, обеды готовятся, а баржа идет, и перед созерцательным взглядом зрителя медленно развертываются прибрежные сцены. Баржа плывет мимо больших лесов, через большие города с их общественными строениями, с их фонарями ночью. И хозяин баржи, путешествующий «у себя в постели», как бы слушает историю другого человека или перелистывает страницу иллюстрированной книги, не имеющей отношения к нему. Он может совершить дневную прогулку в чужой стороне, а к обеду вернуться к своему очагу.
Благодаря подобной жизни, человек не делает достаточно движения для здоровья, но меры для здоровья необходимы только для нездоровых людей. Лентяй, который никогда не бывает ни болен ни здоров, находит достаточно покоя на барже и умирает легче.
Я больше хотел бы быть хозяином баржи, нежели занимать положение, которое заставляло бы меня сидеть в конторе. Немногие призвания менее лишают человека свободы, давая ему хлеб насущный.
Барочник на палубе — господин своего судна: он может выйти на землю, когда ему вздумается, он никогда не бывает принужден стоять под ветром холодную ночь, делающую парус жестким, как железо, он располагает всем своим временем, насколько это ему позволяет распорядок дня, часы, назначенные для обеда или отхода ко сну. Право, трудно придумать, почему умирают барочники.
На полдороге между Виллебрукском и Филлефорде в прелестном месте канала, походившем на аллею, мы вышли на берег, чтобы позавтракать. На «Аретузе» было два яйца, ломоть хлеба и бутылки. На «Сигаретке» — пара яиц и кухня «Этна». Хозяин «Сигаретки» во время высадки разбил одно из яиц, но, заметив, что яйцо все же можно сварить à la papier, опустил его в «Этну», предварительно обернув листом фламандской газеты. Мы пристали во время затишья, но не пробыли на берегу и двух минут, как ветер превратился в настоящий вихрь, и дождь застучал по нашим плечам. Мы жались к «Этне». Спирт горел довольно бурно, кругом нашей кухни то и дело загоралась трава, и ее приходилось тушить.
Через самое короткое время у нас оказалось несколько обожженных пальцев! Увы, количество превосходно приготовленных кушаний не было пропорционально этим неудачам! После двукратного растапливания нашей кухни, крепкое яйцо оказалось еле подогретым, а разбитое представляло собой холодное, грязное fricassée из типографских чернил и осколков скорлупы. Мы попробовали спечь остававшиеся яйца, положив их в горевший спирт, и добились несколько лучших результатов. Затем мы откупорили бутылку вина и сели в канаву, покрыв колени носовыми покрышками байдарок. Шел сильный дождь. Неудобство, когда оно вызвано естественными условиями, — вещь веселая, а люди, хорошо промокшие под открытым небом, охотно смеются. С этой точки зрения, даже яйцо à la papier послужило добавлением к веселью. Однако развлечения такого рода, хотя они и могут быть приняты весело, не должны повторяться, и с этих пор кухня «Этна», как барыня, путешествовала в ящике «Сигаретки».
Незачем и говорить, что позавтракав мы опять сели в байдарки и распустили паруса, но ветер совершенно упал. Остальную дорогу до Филлефорде мы все же не убирали парусов и, благодаря изредка налетавшим порывам ветра и веслам, передвигались от шлюза к шлюзу между двумя ровными рядами деревьев.
Мы шли среди прекрасного зеленого ландшафта, вернее, по зеленой водяной дороге между деревнями. Берега имели жилой, обработанный вид издревле заселенных местностей.
Коротко остриженные дети плевали на нас с мостов, выказывая истинно консервативные чувства. Еще консервативнее были рыбаки. Не спуская глаз со своих поплавков, они не удостаивали нас ни одним взглядом. Они стояли на сваях, быках и на откосах, всей душой предавались рыбной ловле, казались равнодушными, как неодушевленные предметы, и шевелились не больше фигур на старинных голландских картинках. Листья шелестели, вода трепетала, а они продолжали стоять так же неподвижно, как церкви, установленные законом. Если бы вы трепанировали любой из их кротких черепов, вы нашли бы под его покровами только свернутую лесу. Я не люблю нарядных молодых людей в гуттаперчевых чулках, которые борются с горными потоками, забрасывая удочки для лососей, но я горячо люблю людей, которые каждый день бесплодно прилагают все свое искусство к тому, чтобы поймать хоть что-нибудь в тихой и уже лишенной рыбы воде.
На последнем шлюзе за Филлефорде мы встретили сторожиху, говорившую довольно понятным французским языком, она нам сказала, что до Брюсселя остается еще около двух миль. Тут же пошел дождь. Он падал вертикальными струями, под которыми вода канала всплескивалась кристальными фонтанчиками. В окрестности нельзя было переночевать. Нам осталось только сложить паруса и усердно работать веслами под дождем.
Прекрасные помещичьи дома с часами и закрытыми ставнями, чудные старые деревья, стоявшие группами и аллеями, темнели среди дождя и сумрака и придавали великолепный вид берегам канала. Помнится, на какой-то гравюре я уже видел такой же красивый безлюдный пейзаж с проносящейся над ним бурей.
ГЛАВА III
Клуб ' Royal Sport Nautique'
Дождь прекратился подле Лекена, но солнце уже зашло. Было холодно, и на нас обоих не осталось ни одной сухой нитки. Теперь, когда мы были уже в конце зеленой дороги и подошли к Брюсселю, перед нами выросло серьезное препятствие. Все берега были сплошь заняты судами, ожидавшими очереди войти в шлюзы. Нигде не виднелось ни порядочной пристани, ни одного сарая или хлева, в котором мы могли бы оставить на ночь наши байдарки. Наконец, мы вскарабкались на берег и вошли в маленькую кофейню, в которой сидело несколько оборванцев, пивших вместе с хозяином. Хозяин обошелся с нами довольно-таки нелюбезно, он не мог указать нам ни одного постоялого двора, ни одного трактира и, видя, что мы не намереваемся пить, не стал скрывать своего нетерпеливого желания отделаться от нас поскорее. Один из оборванцев выручил нас. Где-то тут на углу бассейна был спуск, а рядом с ним еще что-то, он неясно определил это «что-то», но воображение слушателей построило на его словах надежду.
Действительно, мы нашли сход, а вверху двух милых юношей в гребных костюмах. Аретуза обратился к ними за сведениями. Один из молодых людей сказал, что поместить наши байдарки нетрудно, другой же, вынув изо рта папироску, спросил, не построены ли они фирмой «Сирль и Сын»? Название фирмы заменило представлевне. Из домика с надписью: «Royal Sport Nautique» вышло еще с полдюжины молодых людей, все они тоже вступили в разговор с нами. Молодые люди были вежливы, разговорчивы и полны энтузиазма. Их речи уснащались английскими гребными выражениями, именами английских судостроителей и названиями английских гребных и парусных клубов. К моему стыду, меня никогда не принимали так горячо на родной земле. Мы были английские спортсмены, и бельгийские спортсмены
