мы выезжали на нее трижды. Дважды нам пришлось вернуться. Каждый раз нас прогонял страшный тропический ливень продолжительностью по нескольку суток. Мы сочли, что дождь грозит нам двумя опасностями: или машина увязнет в грязи, или пойдет юзом на каком-нибудь особенно опасном месте. Ибо путь идет местами по высокому гребню, и юз здесь обязательно кончился бы смертельным падением.
В третий раз, гласит библия, стены пали. Также и мы в трети раз сумели пробить осаду проклятого дождя. Мы не увязли в трясине, не соскользнули в пропасть, мы проехали по гребню хребта, преодолели два-три брода и постепенно начали спускаться через сельву в цивилизованную низину, к городу Баракоа, который был теперь нашей ближайшей целью.
Экспедиция уже выполнила свою задачу, теперь мы можем живыми и здоровыми вернуться домой. Живыми и здоровыми? В ходе экспедиции мы пережили несколько весьма горячих минут, особенно я — а я, кажется, великий неудачник-пережил богатый набор неприятных приключений. Особенно скверно могло получиться тогда, когда подо мной на очень крутом склоне, поросшем вдоль тропы колючим кустарником, неожиданно пал усталый конь. Произошло это совершенно неожиданно, но все же, к счастью, я успел вовремя соскочить.
Я сижу теперь в нашем газике, сельва понемногу исчезает, нас ожидают несколько последних бродов, а потом Баракоа. В эту минуту, когда все трудности у нас уже позади, мы вспоминаем о многочисленных малых и больших опасностях совсем весело. Теперь, когда все уже у нас за плечами…
Но, оказывается, еще не все. Нас еще поджидали те несколько последних бродов. И на одном из них это случилось. На реке Юмури. Эта река получила свое название от отчаянного крика «Йo мори!» — «Я умираю!» — тонущей индеанки, которую в этом месте жестокие испанские солдаты бросили в речные водовороты. Убивающая Юмури в месте брода шире других рек, которые мы переезжали на нашем газике. Это мы увидели сразу. Но мы не видели и не могли увидеть глубину данного брода. Мы забыли, что дождь перестал идти только два-три часа назад, что перед этим целых семьдесят два часа лило как из ведра.
Мы не знали реку Юмури, и наш водитель ее не знал, мы не представляли, какой она иногда бывает. Следует добавить, что в пяти метрах за нами шла к броду специальная горная машина с очень большими колесами. И вот мы въезжаем в брод перед грузовиком. Вокруг машины дико кипит вода, но мы едем. До самой середины брода мы добираемся вполне благополучно. Посередине же реки брод перестал быть бродом и сделался пропастью. Внезапно мы соскользнули в реку на полметра глубже. Произошло это в одну секунду, вода справа и слева залила машину, мотор, разумеется, заглох, а когда водитель открыл дверцу, внутрь тут же ворвался и забушевал поток воды. И бурное течение уже начало уносить первые веши. Теперь на карту поставлено все! Прыгаем в реку, пока есть время. Я сижу слева и поэтому выскакиваю против течения налево, за мной Миро. Миро удалось устоять, но меня сильнейший поток вышедшей из берегов реки бросил прямо под колесо следовавшего за нами грузовика, которому удалось преодолеть глубокую реку. К счастью, я схватился одной рукой за Миро, он меня удержал, но тяжелая машина — ее водитель меня, конечно, видеть в воде не мог-переехала мне ступню правой ноги. Удар неожиданно сильной боли потряс меня, я отпустил Миро, разбушевавшаяся река снова схватила меня и снова толкнула под колеса упрямо едущей грузовой машины. Течение теснило тело под машину, пока под ней только ноги… но через секунду подойдут задние колеса. Кажется, я страшно вскрикнул. Водитель выглянул и увидел меня, увидел, как я отчаянно держусь за подножку, а ноги мои уже под кабиной. Он молниеносно бросил руль, высунулся наружу, обеими руками-он был невероятно силен — втянул меня в высокую кабину и посадил себе на колени. Голова у меня закружилась…
Вся эта кошмарная сцена, о которой я предпочел бы теперь не вспоминать, длилась только несколько долей секунды. Мозаика времени между жизнью и смертью. Когда я снова после непродолжительной дурноты открыл глаза, мы уже были на берегу. Высокий грузовик потом выволок из брода и нашу затопленную, побитую машину.
За этим последним бродом на реке Юмури — «Я умираю» — открывается, однако, уже дорога на Баракоа. Итак, меня везут туда. А из Баракоа, с полевого аэродрома, самолет несет меня в Сантьяго, а из Сантьяго в Гавану. В Гаване есть чехословацкий врач, тут есть лекарства, тут есть все, в чем нуждается раненая нога. Тяжелое колесо машины ее, конечно, порядком помяло. Ходить не могу. Итак, я пока сижу здесь, в своей спокойной гаванской комнатке, работаю за столом и жду. Должен ждать.
Но придет время и рана подживет. Я встану на обе ноги, пройдусь по комнате, попробую спуститься по лестнице и затем пойти по земле. А после опять вернусь туда. Я должен туда вернуться — туда, в восточные горы. К индейцам, к этим людям маленького роста, к этим людям большого сердца!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Кубе не повезло в русской этнографической литературе. Практически единственными источниками сведений о кубинском населении на русском языке являются переводы сочинения А. Гумбольдта и капитальной монографии по географии Кубы крупнейшего кубинского географа А. Нуньеса Хименеса, выдержавшей два издания. Однако и в том и в другом случае сведении о населении, его истории и обычаях, пестроте этнического состава Кубы и сложных этапах его формирования сообщаются попутно, на фоне гораздо более богатого подробностями изложения физико-географических и статистических сведений об острове.
Лежащая перед читателями книга до какой-то степени заполняет этот пробел. Автор книги Милослав Стингл — известный чешский этнограф — в настоящее время, пожалуй, один из самых неутомимых наблюдателей жизни сохранившихся на стадии первобытности народов Земли в их естественных условиях. Советский читатель знаком с его книгой об истории коренного населения Америки и основных этапах заселения Американского континента человеком. Ему принадлежит обширное, популярно написанное и снабженное отличными цветными иллюстрациями описание традиционного быта и современного состояния коренного населения Меланезии, Новой Гвинеи и Австралии. Книга Стингла о населении Кубы основана, как и предыдущие, на личных наблюдениях и архивных изысканиях и поэтому при всей популярности изложения и расчете на массового читателя до известной степени имеет значение первоисточника.
Подлинное название книги в чешском издании-«Индейцы, негры и бородачи». В этом названии Стингл подчеркнул, что население Кубы представляет собой тройной конгломерат этнических элементов разного происхождения-коренного местного, восходящего к индейскому населению, африканского негрского, связанного с потомками завезенных на Кубу негров в основном из Западной и Центральной Африки, и европейского — потомков испанцев — завоевателей острова. Взаимоотношения этих трех групп, смешанные браки между ними, заключавшиеся на протяжении многих поколений, и придают населению Кубы то неповторимое антропологическое своеобразие, которое так поражает всякого, приезжающего на остров.
Каждому из этих компонентов Стингл уделяет равное внимание. Он довольно подробно пишет об открытии и завоевании острова, о всех политических акциях, с которыми это было связано и сведения о которых извлечены им из подлинных документов. Он ярко характеризует те культурные элементы, которые были принесены неграми на Кубу и которые так неповторимо изменили облик кубинской культуры в отличие от староиспанской, придав ей евро-африканский синкретизм, поражавший всех исследователей этнографии Кубы. Наконец, Стингл описывает две экспедиции к индейцам, совершенные им вместе с другими исследователями и буквально воскресившие индейцев восточной Кубы для европейской науки. Читатель убедился, что все это сделано автором достаточно выпукло и что в памяти остается богатая увлекательными подробностями и очень информативная картина. Притом картина эта не статична, а дана в динамике, результаты наблюдении над современным населением удачно дополняются археологическими параллелями, когда речь идет об истории индейцев: материал для этих параллелей автор собрал в богатых археологических музеях Гаваны и Сантьяго.
Однако картина формирования того сложного конгломерата, который можно сейчас назвать кубинской культурой, а главное ее исторических корней, будет неполной, если не добавить к изложению Стингла несколько существенных деталей. Отчасти необходимость этих добавлений вызвана тем, что исследования последнего десятилетия внесли известную ясность в те вопросы, на которые невозможно
