воин, которого почему-то звали точно так же, как самого Арэна, был черный демон, страшный и грозный, и была красавица вод и ее народ, который грозился погубить страшный демон. Воин приехал издалека, спас народ, спас красавицу вод и ее отец, почтенный муж, произнес над ними брачные молитвы.
Только когда сказка закончилась и рассказчица слабо всхлипнула, Арэн понял, что над ним заливалась слезами Бьёри. Вместе с тем пришло осознание, что все время, пока он безмолвно слушал ее сказку, тело не оставалось в покое. Он лежал на мягкой поверхности, которая мерно покачивалась точно колыбель. Лицо мочили соленые капли, уши тревожил шум заходящих в воду весел.
Арэн попытался сжать ее пальцы. Ладони не слушалась. Только где-то вверху, точно на груди лежал тяжелый камень, стало тяжело и остро. Как ткнули тупым копьем - вроде и не болит, а нутро выворачивает.
- Хватит оплакивать его, жив еще, - совсем рядом раздался голос Миэ.
Арэн с досадой подумал, что не может улыбнуться. Волшебница жива. Вероятнее всего они плывут на кораблях. Знать бы куда. В Сьёрг? Вернее всего, что туда. Оплывать все побережье, чтоб попасть в морские границы Дасирийской империи - это долго и не надежно. В Дасирию теперь пришла весна, должно быть достаточно тепло, чтоб та-хирцы начали поднимать паруса. Лодки у пиратов были мелкими, но быстроходными. А еще до его отъезда из Иштара, расползались россказни, будто у жабродышных появились новые корабли, будто бы появляющиеся неоткуда и исчезающие прямо из-под носа. Даже тяжелым таремским триремам не довелось поймать ни одного 'исчезающего' корабля. С того времени моряки меж собой называли их 'кораблями-призраками'. Интересно, знают ли о 'призраках' северяне?
- Он никак глаз не открывает, госпожа, - всхлипнула Бьёри. - Солнце уж взошло, а мой господин все еще блуждает неведомо где.
- 'Мой', - зло переиначила ее Миэ. - Когда только успел...
- Я сама, сама! - Вдруг всполошилась северянка.
Ее пальцы покинули ладонь Арэна. Он в который раз попытался открыть глаза, но веки упрямо не желали разомкнуться, будто навеки пристали друг к другу. Отчего-то на ум пришла страшная догадка - может, он ослеп? В последний раз, когда взор его был послушан, Арэн видел лишь сражение и не чувствовал рук. Теперь он все так же не владел верхней частью своего тела, равно, как и нижней, только вдобавок к тому, веки точно сшили, крепко-накрепко.
- Да замолчи ты, дуреха, - осадила девушку Миэ. Арэн услышал шаги, которые двинулись вдоль него, замерли где-то на уровне плеч. Потом в ноздрях появился сладкий запах ванили и душистого таремкого перца. Того самого, который так любили в Тареме - и в ароматные воды его добавляли, и в лекарские снадобья. - Арэн? - позвала волшебница и ее дыхание коснулось виска дасирийца.
Он попытался ответить, но язык и в этот раз не поддался.
Таремка потрясла дасирийца за плечо, расправила волосы на лбу - пальцы ее были прохладными, мягкими. Арэн до зубных колик хотелось снова говорить, видеть и быть таким как прежде. Чтобы хоть одним глазком взглянуть вокруг, спросить - чем окончилась битва, кто жив, а кто отошел в царство Гартиса. Бьёри что-то говорила про восход солнца. Интересно, сколько уж раз оно встало. Битва была в полдень, вспоминал Арэн, не может быть, чтоб отплыли сразу с рассветом. Хотя кто их поймет, северян.
- Скоро придет в себя, - успокоила Бьёри волшебница. - А будешь его из глаз солью поливать, так ничего о тебе не вспомнит, так и знай.
Арэн зал, что тремка нарочно так сказала, чтоб заставить северянку взять себя в руки, и был ей благодарен. Меньше всего ему хотелось, чтобы его оплакивали. Верно Миэ сказала - точно над покойником.
Кажется, его опять сморил сон, потому что когда он снова услышал шум весел и приглушенные голоса. Они принадлежали вовсе не северянке. Первым делом Арэн попытался открыть глаза. Веки нехотя, но поддались. Над ним было небо, густо усеянное звездами. Он никогда прежде не видел, чтобы те были так низко - протяни только руку и можно собирать эти светящие огоньки.
Во рту было сухо, точно в шаймерской пустыне, язык задеревенел и отчего-то никак не желал умещаться во рту.
Выждав немного, жадно глотая прохладный морской воздух, приподнялся, осматриваясь. Плечи болели, будто вывернутые в другую сторону. Но дасириец смог удержаться, превозмогая боль и давясь стоном. Палуба драккара была окутана в темноту. Только в стороне, в нескольких шагах, пристроившись на мешках, дремала Хани, а над нею висел почти истаявший путеводный шар. Арэн недоуменно уставился на меховой мешок, в котором Хани носила уродца-птенца. Разве девушка не сама сказала, что он сдох? Северянка прижимала суму к груди и негромко посапывала.
Дасириец не хотел будить ее - сейчас Хани как никогда прежде напоминала ему умершую сестру. Только эта северянка, хоть и была родом из рослого народа, все же была даже меньше ее. Ни дать, ни взять, ребенок прикорнул у борта корабля.
Точно почуяв его взгляд, девушка открыла глаза, сонно моргнула. Северянка выглядела привычно бледной и привычно же уставшей. Арэн готов был биться об заклад, что в уголках ее глаз спрятались глубокие морщины. Хани поднялась, отложила суму в сторону. После отошла, а когда вернулась в руках ее был мех, который девушка тут же приложила к губам Арэна.
В мехе было какое-то варево, поганое, как на вкус дасирийца, но от него мигом прояснилось в голове.
- Я отправила Бьёри спать, - сказала северянка. - Она провела над тобой несколько дней, почти не и не ела. Для ребенка в ее животе это очень плохо. Пришлось дать ей отвара из черноягоды - во вред не будет, а сон сморит до рассвета.
Арэн не сразу понял, о той ли Бьёри она говорит, что вот-вот будто лила по нему слезу. Ребенок? Живот?
- Она понесла? - Язык не желал его слушаться. Он попытался сесть, но девушка толкнула его обратно. Арэн покачнулся на слабых руках, и упал на шкуры.
- У тебя плохие раны, - сказала Хани, снова дав ему напиться травяного варева. - Еще рано вставать, нужно немного обождать.
Дасириец мотнул головой, выплюнул тонкое горло меха и задал вопрос снова.
- Понесла. - Хани склонилась над ним, развязала края лоскутных лент, которыми Арэн был завернут чуть не от самой шеи и до ребер, и покачала головой. - Через два дня, если ветра будут дуть в парус и погода не станет строптивой, прибудем в Сьёрг. В храме Скальда тебя быстро на ноги поставят.
- Миэ? Раш? Банру? - Он сцепил зубы, когда северянка растревожила рану, неосторожно ткнувшись в нее пальцами. Ладони девушки были холодными.
Какое-то время, прежде, чем ответить, Хани возилась с горшочками - Арэн не видел, но отчетливо слышал как стукаются друг о друга глиняные сосуды с бальзамами. Хотелось поторопить ее, но странная тревога сковала язык. Раз молчит, не спешит успокоить, значит что-то не так. Арэн вдруг отчетливо увидел себя самого, отводящего взгляд от лица седовласой матери убитого воина, или молодой вдовы с малым ребенком на руках. Он никогда не знал слов утешения, не умел говорить так, чтоб хоть самую малость облегчить горе потери кормильца. Вскоре он и вовсе оставил эту затею, отгородился от людского горя. Война есть война, на поле битвы умирают все, гартисовы слуги косят без разбору. Когда-нибудь, - Арэн в том не сомневался, - придет и его черед спуститься в мертвое царство, и держать ответ. Он хотел верить, что к тому времени по нему будет кому лить слезы и носить черные ленты.
- Миэ и Раш живы, - наконец, подала голос девушка. Арэн чувствовал, как дрожат ее пальцы, когда она взялась втирать бальзамы в его плечо. Пахли смеси примерзко. - Банру... Он заразился от шарашей и его нельзя было спасти.
Арэн вспомнил ту ночь в Яркии, когда помогал Хани и Рашу сбежать. Вспомнил мальчишку, которому с одного удара размозжили голову.
- Банру убили? - Спросил и подивился холодности собственного голоса.
- Он убежал. - Хани закончила с его раной, поправила перевязь, снова задела так, что у Арэна нутро задеревенело. Дасириец охнул, отстранился. Знал, что она волнуется, оттого и неосторожна, небрежна. Девушка виновато опустила руки. - Я просила его остаться и принять участь достойно, но твой темнокожий друг решил иначе. Миэ не знает, я не стала ей говорить, она уже который день его оплакивает. Слезы закончатся скоро, а жрец останется в ее памяти храбрецом.
