'Мы носим обличия, и меняем их так же часто, ка вы, люди, меняете свои одежды', - словно прочитав ее мысли, ответила богиня. 'Некоторые мне особенно дороги, потому, что в них отражается моя сущность. Я не чудовище, северянка, я просто женщина, у которой пороков больше, чем вшей на ничейной кошке. Но разве у кого-то из людей их меньше? А если меньше - то так ли уж намного? Мы создали вас такими, какими были сами когда-то... Заселили на парящий в пустоте осколок великого мира, в надежде познать через вас самих себя. Глядя на меня такую, ты видишь то, что тебе близко. Разве это не облегчает наше взаимопонимание?'
Хани хотела спросить, какая же она на самом деле, но осознание того, что говорит с богиней, превратило язык в камень. Впрочем, судя по тому, как ловко та угадывала ее мысли, надобности говорить не было.
'Теперь ты достаточно знаешь меня, чтобы впустить', - шепнула Шараяна в левое ухо, а после добавила, уже в правое: - Я спрятала в тебе часть себя, чтобы прорости заново в твоем теле. Только так я смогу присоединиться к тем, чей приход очистит Эзершат.
- Вернуться из забвения?
Шараяна рассмеялась точно так, как смеялась в лицо своей сестры - с горечью и издевкой.
'Зачем бы мне хотеть вернуться к тем, кого скоро свергнут более достойные? Эзершат слишком долго сидел в тени их страхов, пришла пора родиться вновь, с новыми богами и новыми истинами. Ты представить не можешь, сколь велики знания, которые прячут от вас жалкие трусы, именующие себя богами. Но боги ли они, Хани? Разве видела ты, чтоб их воля приносила избавление или уменьшала страдание? Разве не их велением твой народ вынужден ютиться на отшибе Эезршата, орать тощую землю и молиться на каждое ржаное зерно в колосе? А между тем есть другие народы, которым боги щедро дают как ни одно, так другое. Думаешь, тем, кто наверху, есть дело до тебя и остальных северян?'
- Мой народ силен. - Хани говорила твердо, удивляясь, откуда взялась смелость. - Пусть боги сами рассудят, кому жить в сытости, а кому мерзнуть в снегах. На все есть испытания.
'Только не думай, что можешь меня одурачить', - разозлилась богиня. Клубы тумана поддались ее настроению, зашипели и встопорщились, становясь похожими на разозленного ежа. 'Я слышу, о чем ты думаешь, мы становимся одним целым, сливаемся, и ты теперь я, а я - ты, и никуда тебе не деться'.
Девушка рванулась вперед, словно только-только вернула способность ходить. Врезалась в туман, и помчалась в нем, не разбирая пути. Пусть все кончится, уж лучше туда, в смолу, где тяжело дышать, потому что на грудь давит нестерпимая тяжесть. Куда угодно, хоть в морскую пучину, только бы подальше от темной. Но туман расступился, услужливо стелясь под ногами Шараяны.
'Не противься, Хани'.
- Уходи, оставь меня в покое, - шептала девушка, повторяя слова скороговоркой.
'Чем быстрее ты смиришься, тем скорее я стану твоей частью. Разве есть дурное в том, чтобы помочь рождению новой богини? Твое лицо станет моим. Твой голос будут слышать тысячи и к твоим ногам они принесут дары'.
Хани побежала снова. Знала, что бесполезно, но мчалась вперед, будто тот шестиногий конь, который может обогнать собственную тень. Значит, вот для чего она заманила их с Рашем на остров? Значит, это воля Шараяны управляла ей в деревне и Пепельных пустошах? Хани захотелось остановиться и лягнуть себя что есть силы.
'Ты будешь моей!'
Не успела Хани опомниться, как богиня вышагнула из тумана, и понеслась на нее. Мгновение - и девушка почувствовала толчок. Не сильный, но выдержать натиска Хани не удалось. Она снова проваливалась в какую-то пропасть под шум множества голосов. Постепенно, тьма разошлась, будто распогодилось. Девушку швырнуло вперед, в самое сердце появившегося из темноты разноцветного неба...
- Она умирает... - раздалось откуда-то.
Хани почувствовала прикосновение к шее.
- Слишком слаба, ничего не выходит, - говорил другой голос, безликий и сухой.
- Обождите, пусть Темная мать даст знак.
- Она вот-вот к Гартису отойдет, - волновался первый голос.
- Если Темная мать не возьмет над ней верх, то так тому и быть. Здесь она нам без надобности будет.
Что должна была сделать Шараяна и как - Хани так и не узнала. Тело прожгла волна холода, потом еще одна, и еще. Они накатывали снова и снова, доводя до агонии. Голоса растворились, будто их и не было. Остался только шепот, непонятный, мертвый шепот, от которого голова едва не разрывалась на части.
Затем холод отступил. Тело еще болело, но мысли понемногу возвращались, а веки наконец, поддались и разомкнулись. В то же мгновение сразу несколько пар рук подхватили ее и выволокли их вязкого кокона, бросив на пол. Хани не могла подняться. Она задыхалась, чувствуя в себе ту жижу, пленницей которой была только что. Девушка опорожнила желудок прямо на пол, на губах остался тошнотворный привкус плесени.
- Глядите-ка, жива.
- Несите ее на алтарь, нужно проверить, что сталось. Живее, неповоротливые обезьяны.
Хани почувствовала, как ее оторвали от пола и понесли. Она не могла пошевелиться, чувствуя слабость, какой никогда прежде не случалось. Вскоре, девушку положили на каменную поверхность, а мир загородили тени нескольких склоненных голов. Чьи-то пальцы раскрыли ей рот, кто-то сунул в него продолговатую железяку. Ей Хани даже обрадовалась - вкус железа немного перебил вкус плесени.
- Ничего не вижу, - с досадой сказал голос. Хани узнала Сарфа. Должно быть, румиец все время был здесь.
- Нужно глянуть ей на спину, - предложил второй. - Не может быть, чтоб Темная мать не нашла в ней второе рождение. Я видел, как они слились, и не видел, чтобы она покидала тело девчонки! В предыдущий раз все случилось иначе.
- Тогда девушка умерла прежде, чем они соединились, - остудил пыл собеседника Сарф, но внял его словам, и перевернул Хани на бок.
Девушка закашлялась, едва не подавившей подступившей к горлу жижей. Снова опорожнила желудок. Кто-то из румийцев залился громкими словами - Хани не нужно было знать их язык, чтобы понять смысл. Между тем зрение вернулось к ней лишь на половину, но и этого было достаточно, чтобы увидеть пятно, которое еще недавно было внутри ее желудка. Впрочем, оно больше походило на тот туман, в котором блуждала Хелда. Или, теперь уже, ее стоит называть Шараяной. Пятно шевелилось и так же недовольно топорщилось щупальцами.
- Отец, смотри...
Хани услышала в голосе второго румийца тревогу. Только когда ее позвоночника коснулись прохладные пальцы, поняла, что нагая. Желание прикрыться было так велико, что слабость отступила. Руки взлетели вперед, прикрывая грудь, конвульсия согнула и разогнула ноги. Хани соскользнула на пол. Падения почти не почувствовала, только шлепок услышала. В голове прояснилось.
- Пошевелись только - испепелю, - зарычал Сарф.
Он стоял с противоположного боку алтаря, рядом с ним, выводя руками невидимые узоры, скалился молодой румиец. Оба были одеты в точности так, как те шаймерцы, которых Хани показала темная богиня: те же странные свободные одежды, на странный манер обернутые вокруг тела.
Но в глазах обоих румийцев читалось вранье. Если молодой до сих пор не начаровал какие-нибудь ужасные чары, значит, он не торопится потакать угрозам Сарфа. Да и тот, судя по всему, лает от бессилия.
- Она во мне, - вдруг поняла Хани.
Слова невольно родились на свет, хоть северянка не хотела произносить их. Но оплошность сыграла девушке на руку - лица румийцев безмолвно подтвердили ее догадку. Шараяна в ней.
- И пока мы с ней в одной шкуре - вы не причините мне вреда, - чуть осмелев, продолжила Хани.
- Зря так думаешь, - пытался выкрутиться молодой, но Сарф прикрикнул на него, и тот стиснул зубы,
