Вот что еще такое война, Профоенор! Люди то и дело совершают святотатства, перестав страшиться гнева богов. А если мы не страшимся гнева богов, то чем, скажи, мы лучше дикого зверья? Да хуже мы, хуже — ибо зверье о существовании богов хотя бы не ведает!..
Когда девушку тащили за волосы мимо меня, Акторид, шедший рядом, сказал, ухмыляясь похотливо, как пьяный сатир:
— Ничего, скоро ты кое-что узнаешь, недотрога! Я как раз таких, молоденьких, черноволосеньких люблю!.. А вы, храбрецы, давайте-ка вы ее — на мой корабль. Сначала она моя, потом ваша — такова моя вам за храбрость награда.
Девушка взмолилась:
— Отпусти меня, воин! Я жрица, я приняла обет невинности, побойся кары Аполлона!
Как раз в это время Ахилл находился поблизости. Он подошел, спросил:
— Ты вправду жрица Аполлона?
Она кивнула затравленно.
— Тогда отпусти ее, — обращаясь к Актокриду, сказал Ахилл, — иначе Аполлон не простит и покарает не только тебя, а и всех нас.
Наш вояка — ему в ответ:
— А, вот и наш бесстрашный Ахилл! Нет чтобы добычу завоевать, — а он на чужое зарится, добытое в бою! Таков он, наш герой, оказывается!.. Эй, что вы стали?! Я же сказал — тащите ее на мой корабль!
Но его 'храбрецы' лучше, чем их начальник знали, что такое Ахилл. Стали как вкопанные и даже руки убрали от волос девушки.
Ахилл снова сказал:
— Ты слышал меня, Акторид? Отпусти ее, не гневи Аполлона, да и меня тоже. — Хотя говорил спокойно, но можно было увидеть, что внутри него уже занимается гнев, тот самый, который в полной мере ощутят потом на себе троянцы, когда, вырвавшись наружу, этот гнев обрушится на них.
'Храбрецы' украдкой отступили от девушки — тоже, верно, этот гнев угадали.
Ахилл протянул руку девушке:
— Не плачь, вставай.
Но в Акториде, куда менее разумном, чем его гоплиты, взыграла его неуемная спесь.
— Отойди, Ахилл! — крикнул. — Ступай к своим мирмидонцам, там твое место! — и даже (о боги!) ударил Ахилла по руке: уже не помнил себя.
А вот что вслед за тем произошло, не все сразу и поняли....
Ахилл всего лишь слегка повел другою рукой... Но это была рука Ахилла! — и, как пушинка, шагов на пять отлетел назад Агамемнонов родственник. Нехорошо отлетел — со всего размаху ударился головой оземь. Я уж думал, и дух из него вон...
Нет, в живых остался, — хотя, если б знал, что будет с ним дальше, то, наверно, предпочел бы смерть. Ибо после того удара навсегда лишил его Зевс и движений, и языка, и ума (которого у него и так было немного). Таким — бездвижным, безъязыким, безумным и отволокли Акторида на корабль его 'храбрецы'.
Позже, я слышал, отослал его Агамемнон в Микены первым же кораблем. И там, в Микенах, он прожил еще лет тридцать, если только кто-то может назвать это жизнью. Ибо все тридцать лет, до самого Тартара, он только и мог что глупо хихикать, пускать ветры и делать под себя. Уж и не знаю, Ахилл в том виноват или впрямь Аполлон так жестоко его наказал за осквернение своего храма.
...Пока же Акторида уносили на корабль, Ахилл помог девушке встать на ноги и сказал:
— Не бойся, больше никто не прикоснется к тебе. Ты свободна... Впрочем, куда тебе идти? Отца твоего больше нет, и города твоего нет, и храма твоего нет... Если хочешь, ты можешь идти на мой корабль, там, клянусь Зевсом, никто не тронет тебя...
Девушка все еще смотрела на него с испугом.
— И я тоже не трону тебя, — прибавил Ахилл. — Ну как, пойдешь на мой корабль?
Она долго смотрела на него и наконец проговорила тихо-тихо:
— Пойду...
Испуг уже сошел с ее лица, и лишь тут я понял, насколько она прекрасна.
Брисеида звали ее.
Да, она была прекрасна, эта Брисеида! Но по-другому, совсем по-другому прекрасна, нежели Елена. Такая красота ни разу не встречалась мне у наших данайских дев, поэтому, к сожалению, не подберу нужных слов. Может быть, у наших певцов имеются подходящие слова.
Эй, почтенные старцы, — окликнул он их, начинавших задремывать, — споете нам что-нибудь про ионийскую Брисеиду?
Те наморщили лбы припоминая, затем один из них под музыку начал выводить:
— Да, все так, все так! — кивнул Клеон. — Если Елена — даже в юности — своей красотою могла вызвать только желание, то красота этой девушки была совсем иного рода. Красота Елены — это красота благоухающего летнего сада на Кипре, в чертогах Афродиты, проникнутых ее чарами, а красота Бирсеиды (верно спели наши старцы!), она — как красота весеннего утра: робкая, как красота газели, как красота нераспустившегося бутона.
Кто бы знал, что эта робкая (и тем, — снова же верно спели, — особенно опасная для многомудрых мужей), эта целомудренная красота, принесет беду и стольких жизней будет нам стоить!
Впрочем, то вина не ее...
И случится это позже, в самый разгар войны.
Ибо впереди была Троя!..
ПОЛДЕНЬ
Троянский берег. — Переговоры. — Гектор. — Поединок Менелая с Парисом. — Волосы Елены. — Первое поражение.
Солнце вскатилось в самый зенит, теперь оно накаляло крышу грота, воздух в нем стал густ, как горячая патока, и даже вавилонский водопад уже не очень-то помогал. Профоенор приложил ко лбу лоскут, смоченный холодным вином. Но Клеон, казалось, не замечал этой жары, настолько он был увлечен своим повествованием.
— Правда, Троя была только через год, — продолжал он. — Целый год еще мы разоряли все ионическое побережье, наводили там ужас, жгли города, истребляли всех их жителей, и вот лишь по истечении года, когда вся Ионика вокруг Трои превратилась в выжженную пустыню, Агамемнон решил: пора!
Все наши корабли наконец опять собрались в единый флот близ небольшого островка, что находился в одном дне плаванья до троянского берега, там мы отдыхали несколько дней, совершали богатые
