которое я понес!..
— Помолчи, — шепнул брату Агамемнон и затем, обращаясь к Приаму, сказал: — Мой брат излишне пылок, но я понимаю его. Согласись, Приам, великое бесчестье нанес твой сын и Спарте, и всей данайской стороне, похитив жену Менелая и нарушив закон гостеприимства, неведомый только варварам. За такое надо платить — вот пока расплатились за него те города, о которых ты говоришь. Но, как ты понимаешь, наверное, это лишь малая часть расплаты.
— Чего же вы хотите еще? — спросил Приам.
Агамемнон не успел ответить — Менелай его опередил.
— Елену! — воскликнул он.
По тому, как Приам переглянулся с сыновьями, было ясно, что это — дело для них уже решенное.
— Пусть будет по-твоему, — кивнул старец. — Знаю, какое горе я причиню своему сыну Парису, но его вина и перед вами, и перед Троей велика, потому, вопреки его воле, выдадим мы вам Елену. Еще?
И опять Агамемнон слова вымолвить не успел — Менелай выпалил:
— И Париса!
— Париса?.. — поникнув, спросил старец. — Зачем тебе Парис?
Надо было видеть лицо Менелая в этот миг.
— О! — воскликнул он. — Я найду, как его наказать за свое бесчестие! Он у меня позавидует тому сатиру, с которого заживо содрал шкуру Аполлон!
Опять переглянулся Приам с сыновьями, и я увидел, что Гектор едва заметно покачал головой, а вслед за ним и остальные сыновья.
— Нет, — проговорил наконец Приам. — Я не могу выдать тебе на расправу своего сына. Иное дело — потребуй выкупа. Возможно, договоримся, ибо мы не хотим войны.
По виду Менелая можно было догадаться, что сейчас он выкрикнет: 'Никакого выкупа! Парис — и всё тут! Парис — или война!..' — но на сей раз Агамемнон остановил его движением руки и заговорил сам.
— Что ж, попробуем это обсудить, — ответил он. — Вижу, вы понимаете, сколь велика ваша вина, потому и выкупу быть немалому... Ну, скажем, сто талантов золота и двести талантов серебра...
Немыслимо! Столько золота и серебра не было, пожалуй, и в самих Микенах.
Однако Приам, хоть и с мукой на лице, но все же выговорил:
— Ладно, будет вам это золото и серебро.
Богата, сказочно богата была Троя!
— Это всё? — спросил старец. — Получив золото и серебро, уплывете назад?
— А Елена?.. — вставил Менелай, но снова был остановлен братом.
— О нет, — сказал Агамемнон Приаму. — Мы еще только начали переговоры... Помимо золота и серебра, вы должны нам дать еще сорок талантов драгоценного железа...
Помрачнело лицо Приама, однако старец снова кивнул.
— ...А также три таланта драгоценных каменьев, что вы получаете из Эфиопии, а также тысячу локтей восточных тканей, тех, что зовутся шелком...
— И Елену... — подсказал ему Менелай, но Агамемнон, казалось его не расслышал, ибо он продолжал:
— ...А также — пятьсот белых и пятьсот черных рабынь... А также — пятьдесят ассирийских колесниц... А также — двадцать кораблей египетской пшеницы...
Да стольких богатств, готов богами поклясться, и на всей данайской стороне в ту пору не было!.. Но в Трое они, оказывается, имелись. Ибо Приам, хоть и был уже мрачнее тучи, но, как ни тяжело ему это далось, все же снова кивнул:
— Ладно, будет тебе и это. Сегодня же погрузим на ваши корабли. Но это, надеюсь, все?
На лице Агамемнона появилась коварная улыбка.
— Все... — сказал он.— Все, если не считать...
— ...Елены! — выдохнул Менелай.
Агамемнон, казалось, не расслышал его.
— ...Если не считать, — продолжал он, — тех сокровищ, которые твой сын похитил у моего брата!
— Сокровищ? — недоуменно взглянул на него Приам. — Но мой сын Парис никаких сокровищ не похищал, он царевич, а не вор.
— Не вор?! Может, и Елену он не похищал?! — воскликнул Агамемнон.
— Хорошо! — зло ответил Приам. — И много ли было тех сокровищ, о которых ты говоришь?
— Да как сказать... — продолжал улыбаться Агамемнон. — По нашим меркам немало, а по вашим, троянским, уж не знаю... В общем, помнишь, о каком выкупе мы только что с тобой уговорились, — так вот, похищенного твоим Парисом в доме у моего брата было вдвое... нет, втрое против того!
Боги, боги, это в Спарте-то! В Спарте, где даже Менелаева серебряная чаша для вина считалась драгоценностью! Да, судя по ошеломленному виду троянцев, таких богатств не было и в самой Трое.
Приам явно теперь понял, что в действительности микенский царь не хочет ничего, кроме войны. Он решительно встал со своего треножника.
— Жаль, что наши переговоры ни к чему не привели, — сказал он. — Что ж, пускай тогда нас рассудят боги и оружие... Но учти, царь Агамемнон, боги не любят алчных, поэтому так могут распорядиться, что не получишь ты вовсе ничего.
— Что ж, пускай рассудят боги, — тоже вставая, сказал Агамемнон.
— Постой, брат! А как же Елена? — воскликнул Менелай. — Они же вначале готовы были отдать мне Елену!..
— Пойдем, пойдем, брат, — сказал Агамемнон. — Неужели не видишь сам — с ними нельзя ни о чем договариваться. Полагают, что бессмертные боги одобрят их воровство! — И обернулся к троянцам: — Может, и Елену похитить вас тоже боги сподобили?! Сразитесь за Елену! Это, конечно, не избавит ваш город от гибели, — но сразитесь за нее, как подобает мужчинам! Хотя бы тут мы узнаем, какова воля богов!.. Ну, герои троянцы, может, кто-нибудь из вас готов испытать на себе волю богов — сразиться с одним из наших мужей?
Гектор переглянулся с братьями и решительно вышел вперед:
— Я готов. Готов сразиться с любым из ваших воинов.
Смел был этот Гектор. Перед ним ведь стоял могучий Аякс, который даже без своей палицы всем внушал ужас. Но Гектор сказал: 'С любым!' И смотрел бесстрашно, прямо. Ничего не скажешь, настоящий воин!
И главное — зачем было это? Независимо от исхода схватки, войны все равно не избежать, все тут это понимали. Из-за одной лишь Елены драться!.. Да у него своя жена была, Андромаха, слывшая первой красавицей всего ионического побережья, — что ему Елена?!..
А вот что! Хотел смыть позор, легший на Трою из-за женокрадства, совершенного братом. И когда Менелай потребовал выдать Париса на расправу — это ведь он, Гектор, первым тогда покачал головой.
Нам бы таких вождей! Этот, я уверен, не стал бы резать женщин и детей и выжигать беззащитные города. Ибо не только отважен был этот Гектор, но и благороден. Не зря, хоть и троянец, но и в наших песнях воспет. Как там у нас?.. 'Не было в Трое смелей, справедливее...' Ну, как там?
Слепцы тут же подхватили:
— Вот-вот! — сказал Клеон. — Доблестью напоминал тех, древних, великих. Не устрашил его даже
