— Нынче же, — продолжал Агамемнон, — клянусь всеми богами, Троя будет полыхать в огне!
Тут и Менелай подошел шаткой походкой. По лицу его стекала кровь со лба, разбитого щитом Гектора. Но его боевой пыл ничуть не угас.
— Смерть троянцам! — взревел он, потрясая мечом.
— Смерть троянцам! Смерть троянцам! — было дружно подхвачено всеми.
Между тем сотники спешно выстраивали заново ряды, изрядно смешавшиеся за то время, пока наши гоплиты наблюдали за схваткой Менелая с Парисом. Вдруг кто-то взглянул на стену Трои и воскликнул:
— Посмотрите! Елена!
Все устремили взоры туда, куда он указывал.
Там мелькнули белые, как пена, волосы, а все троянки, как известно, черноволосы. Да, это могла быть она, только она!
Тут уж было не до построения. Стали кричать в ту сторону:
— Вышла!
— Совсем стыд утратила!
— Ничего, хоть полюбовалась, как Менелай ее дружка разделывал!
— Жаль, Менелай ему кое-что не отрубил! То, что этой бесстыжей так полюбилось!
— Убежала, бесстыдница! Дружка своего выхаживать заспешила!
Менелай тоже смотрел туда, где только что мелькнули эти волосы. В этот миг страшным было его окровавленное лицо. Некоторое время, застыв, стоял, смотрел... И вдруг, взмахнув мечом и взревев:
— За мной! Вперед! — один, ускоряя шаг, грозно двинулся в сторону троянских гоплитов.
И — сначала только его спартанцы, а потом и все остальные, не достроив боевого порядка, устремились за ним.
— Стойте! Назад! — кричал Агамемнон.
В отличие от своего безмозглого родственника Акторида, он был обучен стратегии и знал, сколь это губительно — безо всякого строя бросаться на правильные порядки гоплитов, на их ощетинившуюся копьями стену из щитов. Да не он один — и я, и все остальные тоже это понимали. Но мы уже не могли остановиться. И остановить нас окриками было так же невозможно, как окриком остановить обвал, уже покатившийся с горы.
...Это была бойня, настоящая бойня, мой милый Профоенор, — то, что с нами устроили троянцы, когда мы налетели на них. Они не успевали сбрасывать с копей пронзенные тела наших воинов, и я видел, как на некоторые копья было нанизано по два, а то и по три воина, ибо задние не успевали увидеть, что бежавшие впереди уже наткнулись на острие и точно так же натыкались на него.
Даже Аякс со своей смертоносной палицей не помог. Почти тотчас нашло его троянское копье и застряло в его огромном теле. Так, с торчащим из груди копьем, и унесли его саламинцы на корабль. Хотя бы, слава Зевсу, остался в живых, иначе потом совсем туго пришлось бы нам без него.
Не помог и воинственный пыл Менелая — его тоже с тремя глубокими ранами вскоре унесли.
И Одиссей с его хитростью не помог: копье не перехитришь.
Даже воля богов, о которой говорил Агамемнон, как видишь, пока что нам не больно-то помогла...
Накатились, как полноводная волна — откатились, как зыбкая пена. А троянские гоплиты стояли непоколебимо, и копья их взывали новых тел.
Понуро убредали мы к своим кораблям. Оставшимся в живых стыдно было смотреть друг другу в глаза. Чтобы так бесславно отступали данайцы, даже не забрав с поля боя тела убитых!..
Когда вернулись к своим кораблям, Агамемнон не стал обрушивать на нас свой гнев — мы и так выглядели, как побитые псы. Он приказал тут же, не тратя попусту времени, рубить колья и огораживать ими подход к берегу. Это означало, все понимали, что надежда с ходу овладеть Троей рухнула, а стало быть, предстоит долгая осада, и никому не дано знать, чем еще закончится она. Могущественна была Троя!
Агамемнон обещал, что нынче же она заполыхает, но ночью у стен Трои заполыхали совсем другие костры, и оттуда потянуло погребальной гарью — это троянцы, сжигали тела наших павших. И то еще было благо — что троянцы решили предать их огню по ахейскому обычаю, а не оставили на съедение псам, чтобы их тени не нашли потом дорогу в царство Аида и оглашали стенаниями дневной мир.
За то благо, как мы узнали позже, надо было славить Гектора: герой смело дрался с живыми, но не осквернял себя, глумясь над телами мертвых.
Ах, почему всевидящие боги об этом забыли и допустили потом глумление над его собственным прахом?.. Ну да про то я тебе еще расскажу...
К следующему утру подул ветер со стороны Трои, и пепел полетел в нашу сторону — все, что осталось от многих, еще недавно жаждавших поживиться троянскими сокровищами.
Сколько еще такого пепла предстояло разнести ветрам!
А где же в это время были Ахилл и Патрокл? — спросишь, наверно, ты.
Так уж случилось, что их обоих тогда среди нас не было.
Почему? Расскажу...
Но только после полуденной трапезы, для которой сейчас самая пора. Эй, Фамария!..
ПОЛДЕНЬ
О пище, войне и любви. — Ахилл и Брисеида. — Доносчики Агамемнона. — 'Сладчайшая песня любви'. — Похищение Брисеиды.
Трапеза была не столь обильной, сколь изысканной — мясо критских фазанов, дорогая из Эретрийского моря рыба, та, что похожа на змею, а вкус имеет нежнейший, седло барашка, всяческие сыры и множество разных вин; — хозяин то и дело объяснял гостю, какое из блюд каким вином лучше запивать.
— Знаю, — сказал Клеон, — у вас в Эпире основная трапеза бывает под вечер, когда спадает жара. И это, уверяю тебя, неправильно, Профоенор. Вечерняя прохлада приносит отдохновение, которому надо предаваться целиком, — так зачем же занимать эти часы чем-то еще, наподобие трапезы? Кроме того, и прохлада, и трапеза — все это блага, дарованные нам богами. Вот и выходит, что мы, микенцы, вкушаем эти блага дважды в день, а вы, эпирцы, — лишь единожды.
И еще одно благо: вкушая изысканные яства, ты забываешь об изнурительной жаре...
Отведай, непременно отведай этой эретрийской рыбы, Профоенор!.. Ну, как она тебе?
— Восхитительна!
— То-то же!.. А теперь скажи — изнемогаешь ли ты, как прежде, от жары?
— Да я... как-то и забыл о ней...
— О чем я тебе и говорил!
В мире, мой милый Профоенор, существует лишь три вещи, которые помогают забыть обо всем, что снаружи изнуряет плоть, в том числе — о полуденной жаре. И трапеза среди них, увы, лишь на последнем, третьем месте.
На втором же месте — война. Кто в жару битвы вспоминает о жаре полудня?
— А на первом?
— О, на первом!..
...Ах, погоди, мне любопытно то, о чем сейчас говорят наши слепцы. Все это время я их слушаю вскользь; — поверь, любопытно, весьма любопытно...
Слепцы в это время тоже трапезничали под навесом у входа в грот. Их голоса, приспособленные для пения были громки, и все, что они говорили, можно было без труда услышать и тут, в гроте.
— А ту первую стычку под Троей хозяин верно изобразил, — произнес один из них. — У меня рана от
