В зырянской малице, в меховых пимах, Ремнем перетянут, на ремне – нож, И лишь не по-здешнему в роговых очках Да не по-здешнему про себя поешь. Вот уже два года, как ты Ленинград Покинул, закончив учебу свою. Вот уже два года среди оленьих стад Ты под ветром носишься в ледяном краю. И от ветра полярного смоляной Смуглотой покрыло скулы твои. Ты помнишь, что послан сюда страной Не затем, чтоб раздумывать о той любви. Ты не раскисаешь, когда в пастуший чум Норд-ост врывается загасить костер. Ты не раскисаешь от легких дум Про тот в виноградных искорках взор. Ты ночуешь «чикумбакушки», когда метель Бьет быкам в морды – и нарты стоят. Ты в снег зарываешься (холодна постель! А ветры ходят, а ветры свистят!). Ты, недавний студент, зоотехник, уже Закалился, развился, поздоровел, окреп, Ты позабыл, как на пятом этаже Зубрил и крошил на учебнике хлеб. Ты просто делаешь дело свое, Ты оленей узнал, как мы – людей, И совсем не беда, когда в твое житье Вдруг врывается песенка о той, о ней. И она отдает чуть-чуть грустнотцой, Той печалинкой, от которой зудят глаза. Не стыдись, мой товарищ, не бойся, герой, Если даже нет-нет и взблеснет слеза! Я знаю тебя хорошо-хорошо! Ты друзей не продашь и ружье возьмешь, Ты в самый мелкий-мелкий порошок Всех врагов республики разотрешь.
ИОКАНЬГА
Здесь нет человеческой воли, Когда я гляжу с парохода. Здесь корчатся камни от боли В каких-то космических родах. Здесь в судорогах, в столпотвореньи Бесформенные, как недоноски, Застыли глыбастые звенья Под грубым норд-остовым порском. А в сердце пятнадцатилетний Отстой с остротой нашатырной Вдруг память лучами осветит, Ударит хандрою всемирной. И руки опустишь невольно, Сутулясь, из лодки на берег Взбираешься, всем недовольный, К обуглившимся поверьям…
