Потом выпустил локон, и его рука опустилась на ее плечо, где обгоревшая на солнце в тот печально памятный день кожа успела зажить и начала шелушиться.
— Птичка-певунья, которая пролетела слишком близко от солнца, как Икар, — сказал он нежно, и его пальцы скользнули вниз, к ее груди.
Линнет как завороженная наблюдала за движением его руки, почти не дыша. Ее переполняла какая- то сладостная боль в ожидании того момента, когда его рука охватит мягкую округлость, всем существом она жаждала этого. Она закрыла глаза, и летний зной застыл в ожидании вместе с ней.
Рев пароходного гудка разорвал тишину.
— Я забыл, — сказал он непринужденно. — Ты не любишь, когда к тебе прикасаются, да? Или мне показалось? Пароход пришел. Поехали домой.
6
Их совместное возвращение никто не прокомментировал, лишь у Дины слегка поднялись брови.
— Смотри, кого я встретил на Бурано, — сказал Макс небрежно.
Дина улыбнулась.
— Ты, наверное, навещал Альбу? Как она?
— Она молодец. Естественно, стареет, но во всем остальном ничуть не изменилась. Она меня как следует отчитала, практически ни за что, но, наверное, я заслужил нотацию.
В голосе его звучала ирония, но Дина сказала, смеясь:
— Ты знаешь, что она боготворит землю, по которой ты ходишь. Ты нравишься женщинам всех возрастов, Макс. Единственное, чего бы я тебе пожелала, не злоупотреблять этим.
— Ну, не думаю, что могу слишком уж обворожить Альбу своими чарами. Для нее я по-прежнему мальчишка, которому она задавала трепку, — беззаботно сказал он.
Но Линнет уловила предостерегающую нотку в голосе его тетки и быстрый взгляд в свою сторону. Что она хотела сказать этим? Не позволяй этой английской девчонке увлечься собой — это будет несправедливо по отношению к ней?
Чуть позднее, взглянув на себя в зеркало туалетного стола, Линнет увидела, что у нее порозовели щеки, а глаза сияют. Может быть, это от солнца и ветерка, которым она подставила лицо, пока стояла на палубе парохода? Но это могло быть и результатом сохранившегося ощущения от обеда с Максом, неожиданной близости и короткого прикосновения его руки. Она выглядела мечтательной и чувственной — как женщина после акта любви. Или как женщина, которая этого ждет.
Линнет вскочила, потрясенная явным эротическим настроем собственных мыслей. Даже думать о том, что Макс любит ее, было опасно, не говоря уж о том, чтобы желать этого, представлять себе, что будешь чувствовать при этом. «Хватит!» — сказала она себе.
Она всю жизнь считала себя рассудочным человеком. Только музыка вызывала в ней сильные чувства; когда она пела, она чувствовала себя по-настоящему живой и испытывающей удовлетворение. Так почему же теперь, с каждым днем все сильнее, она стала сознавать свою физиологическую сущность, потребности и реакцию своего тела? Неужели потому, что не могла больше петь? Неужели это было той пружиной, которая освободила и вытолкнула вперед другую, скрытую сторону ее натуры, о которой она до поры не подозревала?
Я не должна допустить, чтобы это случилось со мной, твердо сказала она себе; я должна изо всех сил противостоять этому. Обнаружить его привлекательность было плохо само по себе, но сегодня, слушая его рассказы о детстве, она поняла, что начинает сочувствовать ему. После этого оставалось совсем немного, чтобы проявить к нему интерес. Влюбиться.
Нет, нет и еще раз нет! У нее впереди вся жизнь; когда-нибудь, совсем скоро она снова будет петь. Она не позволит, чтобы глупое романтическое увлечение безнравственным человеком принесло ей боль, а может быть, и уничтожило ее; а он, в лучшем случае, может вступить лишь в случайную связь с ней из мимолетного любопытства, а потом уйти своей дорогой.
Несмотря на все эти строгие размышления, она тщательно оделась к ужину, выбрала платье, которое, она знала, идет ей, расчесала волосы до блеска и едва дождалась момента, когда нужно было спускаться вниз.
Он стоял на террасе со стаканом в руке, глядя на заходящее солнце, и, когда она вошла, повернулся к ней.
— А, Линнет, — сказал он, и тон его был небрежным и деловым, от чего она вздрогнула. — Я рад, что вы спустились чуть раньше. Это даст мне возможность поговорить с вами с глазу на глаз.
Что-то в его голосе, во всей манере вызвало в ней холодок. С глазу на глаз? У них был целый день для этого. Что же нужно было ему сказать сейчас, чего он не мог сказать тогда? Может быть, предостережение Дины дошло до него и он собирается предупредить, чтобы она не придавала слишком большого значения тому обеду, который был всего лишь обедом? Линнет похолодела от стыда. Нет, кричало ее сердце, не нужно портить воспоминания об этом очаровательном дне. Я знаю, что мне не на что рассчитывать!
— На следующей неделе я устраиваю ужин — в пятницу вечером, — сказал он. — Я пригласил людей, которые важны для меня, поэтому хочу, чтобы вечер удался — вы понимаете меня?
— Да, — медленно сказала Линнет. Неужели это тот же человек, который улыбался ей за столом в розовую клетку всего несколько часов назад? Который обращается к ней теперь таким равнодушным, деловым тоном. — Да, я понимаю, но какая роль отведена мне?
— Садитесь, выпейте, и я объясню вам. — Он поспешно указал ей на стул, но непринужденность покинула ее, когда она села со стаканом в руке. Не очень потеплела и его манера. — Я хочу; чтобы вы помогли Дине с приготовлениями. У нее выдался трудный год, и, хотя она не подает вида, я знаю, что она устала. Только, пожалуйста, постарайтесь сделать это незаметно. Я не хочу, чтобы она подумала, что я не доверяю ей. Сможете помочь да еще присматривать за Косимой?
— Конечно, смогу, — быстро сказала она, почувствовав почти облегчение от того, что это было все, о чем он хотел сказать, хотя ее и задела холодность его тона. — Разве я не говорила вам, что считаю себя недогруженной? Буду рада помочь. Во всяком случае, прислуга у вас чудесная, и я действительно разбираюсь в этом — я выросла в отеле!
— На это я и рассчитывал, — сказал он ровным голосом. — Я буду вам благодарен.
— Мне не нужна ваша благодарность, Макс, — сказала она спокойно, задетая тем, что он посмел упомянуть об этом. — Жаль, что я не знала об этом раньше. Я могла бы во многом облегчить участь Дины, и я предпочитаю быть полезной.
Холодное безразличие в тоне ее голоса вторило его манере, но душа ее кричала. Ну почему? Сегодня днем они были почти друзьями. Почему он тогда не обратился к ней с этой просьбой? Зачем этот возврат к осторожной, осмотрительной атмосфере ее первых дней в «Кафаворите»?
— Хорошо, — коротко сказал он. — Значит, решено. — Он осмотрел ее с головы до ног официальным, оценивающим взглядом, каким рассматривают товары в витрине магазина. — Естественно, я надеюсь, что вы будете и на ужине.
— Это… Разве это обязательно? — засомневалась она. — Я хочу сказать, я лишь работаю здесь…
— Линнет, — он оборвал ее, нахмурившись и подняв руку, ладонью от себя. — Хватит. Вы знаете, что половина самой трудной работы приходится на сам вечер приема. Поэтому приходите и постарайтесь быть очаровательной. И купите себе новое платье. Счет можете прислать мне.
— В этом нет надобности. Вы платите мне больше, чем достаточно, и я не истратила почти ни копейки, — гордо отпарировала она.
— Давайте не будем начинать этот глупый спор сначала, — сказал он, и на лице у него отразилась скука. — Все женщины будут в дизайнерских туалетах. Понимаете, о чем я говорю? Я не хочу, чтобы вы выглядели или чувствовали себя хуже.
Все старания, которые она приложила в тот вечер, чтобы хорошо выглядеть, платье, которое она так тщательно выбирала, — все это было проигнорировано. С таким же успехом она могла бы натянуть на себя
