Анны). Мне кажется, это ужасное предательство — начать жаловаться прямо с него.
Я не против была бы начать плакаться с мамы, но это неудачное начало. Миссис Гибс очень ее уважает. Она только и говорит об ее «успехе» и об этих ее дурацких жеманных выступлениях в телепередаче «За завтраком». (Мама однажды участвовала даже в «Синем Питере» — вместе с Фебой.) Я подумала было рассказать миссис Гибс, какая мама на самом деле, но это трудно выразить словами, даже если «ты умеешь четко выражать свои мысли, пожалуй, даже немного не по летам». Так комментировала миссис Гибс мой рождественский рассказ.
Мама не делает мне ничего плохого. Она даже не говорит ничего такого. Суть в том,
От Ванды толку мало. Особенно в последнее время. Она почти все время сидит в своей комнате. Перестала даже выходить погулять со Сьюзи. По-моему, они уже раздружились. Других подруг у Ванды нет. Я могла бы стать ее подругой, но она меня просто не замечает.
Я подумала было поплакаться всласть миссис Гибс на Ванду, но как-то не захотелось отвечать на ее расспросы. К тому же миссис Гибс могла сказать что-нибудь маме, и тогда Ванде придется плохо. А потом и мне. У Ванды острые длинные ногти, и, когда она щипается, это по-настоящему больно.
— Да нет, дома все в порядке, правда, — сказала я со вздохом.
Миссис Гибс тоже вздохнула и сказала, чтобы я держала нос выше — словно я кофейник. В гардеробе было пусто, когда я пришла за пальто. Все уже ушли домой. Я медленно поплелась через двор, готовая услышать нагоняй от Ванды за то, что заставила ее ждать. Но Ванды не было. Она не стояла, как обычно, у ворот, прислонясь к стене и блуждая взглядом по тротуару. Я поискала глазами нашу машину, но ее тоже нигде не было.
Я подумала, что Ванда заглянула в кондитерскую на углу, чтобы купить шоколадку.
Я могла вернуться в школу и сказать миссис Гибс.
Я могла найти телефонную кабину и позвонить домой.
Я могла вызвать такси.
Я могла стоять около школы и ждать, ждать, ждать.
Я могла пойти домой одна. Это мне понравилось. Дорогу я знала. Да и пешком не так уж далеко. Минут двадцать, самое большее полчаса. И я отправилась в путь; мой школьный рюкзачок бодро постукивал по спине. Чувство было такое, что мне предстоит какое-то приключение. Меня охватила радость. Может быть, я и не вернусь домой. Может быть, просто пойду куда глаза глядят искать свою судьбу. Нет, я вовсе не хотела ничего похожего на волшебную сказку. Мне хотелось стать персонажем суровой современной драмы, я играла в трагическое бегство, меня захватил злой человек, он держал меня в плену и требовал, чтобы я подчинилась его преступным намерениям…
— Да постой же, девочка!
Незнакомый толстый мужчина схватил меня за плечо. Я негромко взвизгнула от ужаса.
— Еще немного, и ты оказалась бы посреди дороги! — сказал он, отдуваясь и все еще держа меня за плечо своими толстыми, как сосиски, пальцами. — Ты же могла шагнуть прямо под грузовик. Шла себе, ничего не видя, словно во сне.
— Простите, — пробормотала я и побежала совсем не в ту сторону, куда было нужно. И при этом чувствовала себя полной идиоткой, что все бегу и бегу. Завернув за угол, я быстро оглянулась — хотелось убедиться, что он не идет за мной. И вовсе он не был злым разбойником из моих фантазий: обыкновенный добрый дедушка, в слишком тесном ему стареньком мундире летчика, удержавший меня, чтобы я не попала под машину; боюсь, я и в самом деле была не слишком внимательна.
Старичка я нигде не увидела, но возвращаться назад не хотела — а вдруг он опять откуда-нибудь вынырнет. Нет, я пойду прямо в город, и это будет действительно долгая дорога домой — разве что решусь идти коротким путем через район Латимер.
В прошлом году я писала работу об истории этих мест и обнаружила, что участок Латимер назывался прежде лесом Латимер и все эти лесные угодья входили в крупное владение Паркфилд. Но потом, еще во времена королевы Виктории, леса были вырублены и земли застроены, а позднее, уже в шестидесятые годы, маленькие викторианские дома, тесно прижатые друг к другу, были снесены, и весь этот обширный муниципальный участок заняли нынешние дома-башни. Паркфилд-Мэнор тоже снесли, и теперь здесь стоят наши особняки. И называют Паркфилд не участком или районом — мы живем в «комплексе Люкс».
Участок Латимер очень большой, очень унылый и очень опасный. Я, в сущности, никогда не бывала в этом районе, но иногда мы проезжали через него на машине. Мама всегда подымает стекла и запирает дверцы машины изнутри на тот случай, если какой-нибудь латимерский мальчишка бросится к машине у светофора, просунет руку в окно и постарается заграбастать ее «Рольтекс». Эти часы всего лишь подделка, она приобрела их в Гонконге, когда была там в командировке, но на вид их от настоящего «Рольтекса» не отличишь.
Никто никогда даже не пытался украсть у нее часы. Если какие-нибудь ребята и приближались иной раз к машине, то лишь затем, чтобы помыть стекла, но стоило папе взмахнуть рукой и прикрикнуть на них, они тотчас отбегали. И все же мама и папа всегда говорят о Латимере так, словно это истинное преддверие ада.
— Все они тут одного пошиба: ленивые матери-одиночки, наркоманки да шайки мошенников, — говорит мама.
— Они пьяницы и отщепенцы, почти поголовно. Не понимаю, почему их не схватят всех и не запрячут в тюрьмы, — говорит папа.
Всякий раз, когда до нас доносится издали вой полицейской сирены, они вздыхают и качают головами:
— Опять Латимер!..
Ненавижу, когда они говорят так.
Мои ноги горели в тяжелых школьных башмаках, рюкзачок оттягивал плечи. Мне уже не хотелось тащиться пешком через весь город. Я решила, что буду храброй: пройду через Латимер совершенно одна.
И я пошла, чувствуя себя маленькой Красной Шапочкой, чей путь лежит через густой темный лес Латимер. Шла очень быстро, несмотря на саднящие ноги, почти бежала, как если бы за мной гнались вполне реальные волки. Две старые леди, тащившие свои тележки с покупками, и три мамаши, катившие в детских колясках белье из прачечных самообслуживания, вовсе не показались мне такими уж страшными, но, когда я углубилась в Латимер, с его грязными бетонными башнями, вздымавшимися над моей головой в самое небо, мне становилось все тревожней.
Что-то влажное шлепнуло меня по голове. Это был не дождь. Я осторожно провела рукой по макушке, надеясь понять, в чем дело. И услышала, как на одном из балкончиков, высоко-высоко, кто-то захихикал. Ясно: я стала мишенью в соревновании по плевкам. Я еще больше заторопилась, все чаще опасливо поглядывая вверх. Ничего приятного — быть оплеванной. А что, если они станут швырять в меня чем- нибудь? Говорили же, что буквально на днях здесь бросили в полицейского старый телевизор! Да одна только моя пижонская форма частной школы для них вполне достаточный повод, чтобы наброситься на меня.
Съежившись в своем пальто, я шла так быстро, как только могла.
— Толстуха несется, задница трясется!
Это был маленький, с острым личиком мальчонка лет шести, он орал на меня из-под навеса, где стояли баки для мусора. Я вздернула подбородок, не желая замечать его. Тогда он стал выкрикивать кое-что похуже, сыпал руганью, какой мне никогда не приходилось слышать.
— Вымой рот с мылом, паршивец! — сказала я.
Мой голос прозвучал ужасно самоуверенно и высокомерно. Он взвизгнул от смеха.
Я торопилась к следующей башне. Там были мальчишки постарше, они кружили на своих скейтбордах, с грохотом взлетали на самодельные дощатые настилы, взвивались в воздух и с разлету обрушивались на асфальт. Они стали делать круги вокруг меня, и я каждый раз отскакивала, стараясь увернуться.
