цели.
Коракс освободил свою планету, чтобы потом привезти её под сень Империума. Может быть, он просто поменял одного хозяина на другого. Но, по крайней мере, он сделал это по своей воле. Он был свободен выбрать, кому служить…
Завязался жаркий бой. Последний бой. Воины Гвардии Ворона вышли из своих укрытий, чтобы гордо сразиться со своими врагами.
Но что это!? Воздух расчерчивают следы выпущенных ракет, но их направление неправильное. Они летят из-за спин астартес Гвардии Ворона. Порядки Пожирателей Миров скрываются под пеленой огненных разрывов. Бомбы начинают сыпаться на них сверху, огненной рекой льётся напалм.
Коракс оборачивается. С неба к ним спускаются десантные корабли и посадочные модули, украшенные символикой Гвардии Ворона. Они садятся прямо на позиции лоялистов, тут же выпуская свои десантные пандусы. Кто-то предполагает, что это очередной трюк предателей, которые хотят обмануть их.
Но в шлеме Коракса оживает вокс:
«Лорд Коракс, это префект имперской армии Валерий, выполняющий приказ командора Брана. Эвакуируйтесь как можно быстрее, у нас узкое временное окно отступления».
«Агапито!» — восклицает Коракс, — «Полная эвакуация!»
Агапито и Коракс поднимаются на борт последнего транспорта. Они выжили. Девяносто восемь дней против объединённой мощи легионов предателей. Менее трёх тысяч десантников из восьмидесяти.
«Что нам делать дальше?» — задаётся извечным вопросом Агапито.
«Как обычно», — отвечает ему Коракс, — «мы отступим, восстановим силы и продолжим сражаться. Это поражение, но ещё не конец. Мы ещё вернёмся».
Пелена облаков скрывает Исстван V от взора примарха Гвардии Ворона, он больше не думает о погибших.
Грэм Макнилл Смерть серебряных дел мастера
Я знаю, что умираю. Но не знаю почему. Моя глотка раздавлена, и слабых вдохов не хватит для мозга надолго. Он не убил меня сразу, хотя легко мог. Помню, он смотрел, как я бился на полу мастерской и задыхался словно выброшенная на берег рыба. Смотрел, словно его завораживал переход от жизни к смерти. Но я крепче, чем кажусь, и не умру быстро.
Возможно, этого он и хотел.
Он не остался, чтобы наблюдать за моей смертью, словно его не интересовало точное время, лишь то, что это продлится долго. Я думаю, что он использовал ровно столько усилий, чтобы раздавить мне горло, сколько было нужно для медленной смерти. Если бы я не умирал, то почти восхитился бы необходимым вниманием к деталям и контролем над силой.
Он хотел, чтобы я умер медленно, но не удосужился посмотреть на исход.
Какой разум может так мыслить?
Мне, как и всем нам, некому молиться. Император показал глупость поклонения незримым божествам, чьё существование — ложь. Все храмы и святилища были разрушены, даже последняя церковь за серебряным мостом. В небесах нет сверхъестественных существ, способных услышать мои предсмертные мысли, но как бы сейчас мне хотелось, чтобы это было не так.
Любое свидетельство моей смерти — лучше, чем ничего. Иначе это будет просто статистикой, докладом одного из гардемаринов грозного корабля. Мои последние слова и мысли будут важныЮ лишь если кто-то их услышит или поймёт. Вы вряд ли забудете умирающего перед вами человека.
Я даже хотел бы, чтобы убийца остался до конца. По крайней мере, мне было бы на что смотреть, кроме почерневшего потолка мастерской. Люмосферы горят ровно, хотя мне кажется, что они гаснут.
Или гасну я?
Я бы хотел, чтобы он остался посмотреть на мою смерть.
Он был настолько больше и сильнее. Конечно, благодаря улучшениям, но даже без них я бы вряд ли был для него соперником. Я никогда не был вспыльчивым и не стремился к физическому и воинскому совершенству. С самых ранних пор я был мыслителем, копавшимся в рабочих деталях, и обладал изощрённым разумом, работающим как часы. Отец хотел направить меня в ученики к Механикум Марса, но дед не желал и слушать об этом. Жрецы красной планеты были врагами Терры два поколения назад, и мой дедушка, гравёр с тонкими длинными пальцами, который делал невероятные браслеты, резьбу и шейные украшения в стиле Штамповки Аскалона, затаил обиду с тех беспокойных времён.
Производство оружия и боевых машин для Империума Человечества стало бы пустой тратой времени для человека с моими способностями. Мой дедушка был творцом в истинном смысле этого слова, достойным своего имени ремесленником, и очевидный в его работах редкий талант проскользнул прямо ко мне мимо отца. Не сказать, чтобы отец когда-либо мне завидовал. Наоборот, он радовался моим успехам и с гордостью демонстрировал мои работы даже в начале, когда мои брошки, серьги и сверкающие воротники ещё были неумелыми копиями. Я трудился многие годы, постигал ремесло и развивал талант, пока не стало ясно, что мои способности превосходят даже дедовы. Кристаллизация суставов превратила его руки в крюки, и все мы оплакивали день, когда дедушка в последний раз повесил на стену свои плоскогубцы и гравировальную доску.
Работу всегда было легко найти, даже когда последние спазмы войны всё ещё сотрясали далёкие уголки Терры. Этнархов и деспотов свергали одного за другим, но даже во времена раздора всегда находилась жена генерала, желающая модное ожерелье, тетрарх, которому понадобилась более впечатляющая рукоять меча, или бюрократ, стремящийся впечатлить своих коллег филигранным пером.
Конец войн был близок, на Терре восстановилась стабильность, и по всему земному шару потекли сверкающие золотые реки денег. А с ними и желание потратить обильные суммы во славу Единства, в память о павших или чтобы увековечить будущее. Я был занят как никогда, и частые заказы вознесли мои творческие способности к новым чудесным высотам.
Я помню особенную работу, которую проделал для лорда-генерала анатолийского фронта. Его солдатам повезло сражаться вместе с астартес из X Легиона перед их отправлением навстречу славе крестового похода. Мятежная ветвь кланов Тераватт стремилась сохранить контроль над уральскими кузницами, не желая отдавать их Железным Рукам, и сражалась с их смертными представителями.
Последовало скорое возмездие, и комплекс кузниц пал через месяц тяжёлых боёв, в которых анатолийским бригадам больше всего досталось от странного и смертоносного оружия слепых воинов клана. Но, как сказал мне лорд-генерал, примарха X легиона так впечатлила отвага солдат, что он сорвал железную перчатку с одного из знамён легиона и даровал нойону, командующему бригадой, первой прорвавшейся через врата во внутренние топки.
Не стоить и говорить, что этому командиру не пришло в голову сохранить подарок, и он покорно передал его своему начальнику, а тот своему, пока перчатка не попала в руки лорда-генерала. Который обратился ко мне и поручил сделать для дара достойный реликвиарий — хотя он и смеялся над старым словом.
Для меня было честью работать над таким невероятным произведением, и я направил все силы на этот заказ. Перчатка явно была для Железных Рук пустяком, но при виде тонкости и совершенства работы я понял, какие великие навыки были вложены в её создание. Я слышал о чудесных руках Ферруса Мануса, но мысль о том, что я работаю с шедевром самого примарха, одного из сынов Императора, дала мне цель и вдохновение, о котором я не мечтал даже в самых удивительных грёзах.
Я трудился день и ночь, избегая всех людей, и тем отпугнул многих состоятельных покровителей. Великолепие перчатки подняло мою страсть и способности к новым высотам измышлений и за месяц я создал чудо — золотой реликвиарий с такими тонкими деталями, деликатной филигранью и драгоценными камнями, что его можно было смело поставить рядом с древним хранилищем мощей того, кого считали святым, и не устыдиться.
Хотя Император запретил поклонение ложным богам и нечистым духам, у меня было несколько старых, заплесневелых книг, спасённых из развалин поверженного святилища другом из Консерватории, знавшим о моём интересе к таким вещам. Разговоры о богах, духах и магии были явной чепухой и мрачными преувеличениями, но эти верования вдохновляли на символизм и чудесные произведения. Кружащиеся линии, пересекающиеся волны и спирали такой захватывающей сложности и идеальной формы, что я мог часами смотреть на чудесные узоры и не терять интереса.
В этих книгах я нашёл идеальное вдохновение, и законченная работа была прекрасна.
При виде её лорд-генерал заплакал, и по многим нашим встречам я знал, что он не привык показывать свои эмоции. Он обнял меня и заплатил за заказ двойную цену, и мне потребовался весь самоконтроль, чтобы не отказаться от денег. Само разрешение работы над таким шедевром было достойной платой.
Вести о реликвиарии разнеслись по миру, и спрос на мои таланты возрос ещё сильнее, но ничто более не поднимало меня к таким творческим высотам. Даже при этом мои работы были изумительными и вскоре привлекли внимание тех, кто творил будущее мира сего и тех, что таятся за усеянными звёздами небесами. Однажды студёным днём, когда я трудился над ониксовым камнем, пронзавшим в эфесе серебряный шар, путь моей жизни изменился навсегда.
Человек, судя по манерам благородный, но внешне не примечательный, вошёл в мою мастерскую у подножия гор Сахиадри и терпеливо дождался моего внимания. Он разговаривал вежливо, с акцентом, который я не мог различить, и предложил мне место в неофициальной артели, которую намеревался создать. Я улыбнулся старому слову,
