страницах я обнаружил частые упоминания волков и луны: невры древней Скифии раз в год превращались в волков, страх, что глаза волчицы могут вскружить чувства человека. Одни считали волков знамениями победы, другие видели в них вестников последних дней мира. В конце я обнаружил неполную историю о скованном волке, который порвал оковы и проглотил солнце, а затем был убит одноглазым богом. Учитывая, что мой волк будет выгравирован на фоне луны, это казалось подходящим выбором. С этим образом перед мысленным взором я быстро вылепил форму, придав волку простоты и элегантности. Благородный зверь гордо выделялся на фоне полумесяца, запрокинув голову словно перед диким воем. Работа не сложная, замысел прост, но я всё равно гордился. Я был уверен, что окончательный результат порадует моего безымянного заказчика, и таившийся в недрах разума страх насилия притих.
Он вернулся на следующий день, когда колокола корабля возвестили начало вечернего цикла, как и обещал. Воин потребовал показать, что я сделал, и улыбнулся, когда я положил серебряную резную работу в абсурдно огромную ладонь. Он поворачивал её так и этак, глядя на отблески света на гравировке. Наконец, он кивнул и похвалил меня за работу.
Я опустил голову, радуясь одобрению своего творения, но его рука сомкнулась на шее, как только я поднял взгляд. Похожие на железные провода пальцы сомкнулись на горле и подняли меня в воздух, я забил ногами, чувствуя неумолимый напор. Я посмотрел в глаза воина, силясь понять, зачем он это делает, но не увидел никакого объяснения кровожадному нападению.
Я не мог кричать, потому что хватка не давала покинуть рот ничему, кроме сдавленного хрипа. Что-то хрустнуло, и я ощутил внутри ужасное давление. А затем я упал, тяжело ударился о пол мастерской и забил ногами, пытаясь вздохнуть. Лишь крошечные струйки кислорода попадали в лёгкие через изувеченное горло, и я смотрел, как он присел рядом с сардонической ухмылкой на грубом лице.
Слова пытались добраться до онемелых губ, тысячи вопросов, но воздуха хватило лишь на один.
Зачем?
Воин склонился и прошептал мне на ухо.
Тоже ответ, но в нём нет смысла.
Я умираю. Он это видит. Через считанные минуты я буду мёртв, и воин повернулся и вышел из мастерской, не дожидаясь моей кончины.
Я крепче, чем выгляжу, и хотя не могу сказать наверняка, не верю, что умру так быстро, как ожидал убийца. Я делаю слабые вздохи — их достаточно, чтобы продержаться ещё чуть-чуть, но не хватает, чтобы жить. Всё перед глазами тускнеет, чувствую, что умираю.
Серебряных дел мастера не станет, и я боюсь, что никто никогда не узнает причины.
Но что это?
Порыв ветра на коже, звук открытия двери?
Да! Я слышу встревоженный крик и тяжёлые шаги. Нечто огромное и бледное нависает надо мной. Проступают прекрасные черты, похожие на лицо спасателя, видное из под воды неподвижного озера.
Я знаю этого воина.
Никому так не идёт доспех Марк IV.
Хастур Сеянус.
Он поднимает меня с пола, но я знаю, что меня уже не спасти. Неважно, как быстро он сможет принести меня к медику, я не выживу. Но я всё равно рад. Не умру один, кто-то будет смотреть, как я сброшу смертную оболочку. Меня будут помнить.
Он кладёт меня на верстак и неосторожно смахивает поднос с завершёнными заказами. Моя голова опускается на бок, и я вижу, как на пол падают четыре кольца. Я смотрю, как Хастур случайно наступает на одно, полностью расплющив кольцо своим весом.
Это кольцо я сделал для него.
Он наклоняется ко мне, настойчиво что-то говорит с искренней печалью от моей смерти.
Сеянус резко задаёт вопросы, но я ничего не могу разобрать.
Жизнь ускользает. Глаза закрыты, но перед смертью я слышу, как Хастур задаёт последние вопросы.
Кто это сделал? Что он сказал?
И последней искрой жизни я проталкиваю предсмертные воспоминания и последние слова убийцы через изувеченную гортань.
Я не могу сказать.
