56
3. XI.60
Дорогой Владимир Федорович,
Надеюсь, Вы уже вернулись из Вашей поездки в Чикаго[303]. У нас тоже начался «сезон», только все меньше и меньше становится участников.
Как Вы знаете, летом покончил с собой Ю. Одарченко. В. Смоленский сейчас находится в таком ужасном состоянии, что просто в отчаянье можно прийти — отказался от второй операции (понимаю его!) и пьет, но к тому еще — пьет с надрывом, с ненавистью ко всем, все и всех ругает. Это, конечно, от отчаянья. Но жаль, что он так озлобился. А осудить его — язык не поворачивается: «а если б у тебя самого?..»
Ирина Владимировна кое-как держится, здоровье ее все время неважно — то одно, то другое, а мораль — ничего. Я все время «нажимаю» на нее, чтоб писала. Ведь в конечном счете это единственный наш raison d’etre. А при ее таланте — не писать — просто грех.
Иваск был здесь летом, мы с ним виделись, и остались хорошие воспоминания о встрече.
А вот m-me Агуши — была здесь, часто виделись, потом уехала — и ни слова. А как будто совпали во многом и нашли «общий язык».
Меня современные люди часто теперь удивляют. М. б., это признак старости, но подчас просто не понимаю их. Вот и Анстей, например. Как будто культурная, неплохой поэт, а вот как-то деревянно восприняла «Г<урилевские> романсы»[304].
Разве она не чувствует, что все очарованье «Гурилевских романсов» именно в «неточности и неясности», что — поставь Вы все точки над «и» — сразу бы очарование рассеялось — а она еще поэт! Но как объяснить, раз она этого не ощущает?!
И при чем «Гайавата»?[305]
Как будто бы в метре суть дела?
Да, Вы правы, «в литературе все может быть» — это теперь формула и для отношений между литераторами, и для рецензий.
Вот и моя история с К<орвин->П<иотровским>, собственно говоря, из чего возникла?
Первое, что мне больше понравились «Г<урилевские> р<омансы>», чем его поэмы.
Второе — что мне не понравился стиль его рассказов.
А какая вражда и какие упреки!
Впрочем, сейчас эта история как будто ушла в прошлое.
Но остался неприятный осадок.
Мне стали противны всякие «встречи и собрания», перестал на них бывать и сохранил отношения только с немногими. И «вечеров» посещать не хочу, и никаких «антологий» больше!
В связи с юбилеем Толстого перечитываю сейчас его статьи, касающиеся искусства, о Шекспире и т. д. Как неверно судит он о символистах и декадентах, особенно французских, о Бодлере, Верлене, Малларме и т. д.
Имел также столкновение с Адамовичем.
Прислали в «Р<усскую> м<ысль>» брошюру Чернова «Толстой и церковь»[306] — собрание всех высказываний Т<олстого> по этому поводу + 39 глава «Воскресения» и текст отлучения — Синода. И Т<олстой> в лапах дьявола — на росписи в одной церкви.
Я эту брошюру разбранил — нашли время вспоминать такие высказывания Т<олстого> — и процитировал, между прочим, несколько пассажей из 39 главы.
Адамович пришел в ужас[307]: теперь, к юбилею, читатели могут подумать, что… а на самом деле — отношение Т<олстого> к религии сложнее и т. д.
А глава, действительно, настолько полна самого дубового нечувствия, что просто страшно, как Т<олстой> мог это написать, в таком тоне. Но раз такая брошюра издана — как раз к юбилею, — то, мне кажется, нужно об этом сказать…
А так, пока, кроме выхода «Веры»[308] (В. Фигнер — сейчас — о В. Фигнер!), поэмы Анны Присмановой, и выходящей книги И<рины> В<ладимировны> «Десять лет»[309] — других новостей нет.
И<рина> Н<иколаевна> и я шлем наш привет Вашей супруге и Вам.
Ваш Ю. Терапиано
И<рина> В<ладимировна> написала (под именем А. Луганов) статью о «Г<урилевских> р<омансах>»[310] в «Современнике» Страховского в Канаде.
57
24. XII.60
Дорогой Владимир Федорович,
Бедный Гингер (муж А. Присмановой) говорил, что до сих пор получаются книги и письма для Присмановой, даже поздравления к праздникам… Он очень тяжело переживает потерю жены и утешается религией — Присманова была христианкой.
Одарченко покончил самоубийством: взял в рот трубку от газа и надышался. Его вовремя увидели, повезли в госпиталь и там его «откачали». Он лежал в госпитале больше 2 недель, но умер, т. к. от газа у него сделалось что-то с легкими.
Был он уже немолодым, лет за 60, имел жену, 2-ю, с которой не жил, и дочь (кажется, и сына от первой жены).
У него была наследственная душевная болезнь и алкоголизм; периодически он заболевал нервным расстройством, «сидел» в клинике, затем выходил — и снова через год, а то и раньше, попадал опять в госпиталь.
Мне говорили, будто в госпитале Одарченко жалел, что его спасли, хотел умереть, «т. к. жить невозможно».
«Антологию» в «Гранях» составлял, конечно, не легко.
Самое трудное — «те, кого нельзя выключить», — общая беда всех составителей.
Теперь Тарасова выпустит отдельным томиком «А<нтологию>» под названием «Муза Диаспоры»[311], с добавками — можно было добавить только 32 стихотворения.
Несмотря на то что поэтов много и есть новые, никто в Америке (в «Н<овом> р<усском> с<лове>») на «Антологию» не откликнулся — видимо, их интересуют только «свои», но и «свои» же есть!
Книги, изданные до войны, «парижан» все исчезли — вероятно, книжники спрятали «для будущей России» впрок, т<ак> ч<то> сами авторы не имеют зачастую ни одного экземпляра.
У Струве, думаю, есть много, но не всё, он часто отсутствовал из Парижа, особенно в предвоенные годы.
