рисовать прекрасное.
И под его кистью возникали сложные разноцветные линии. Они пробегали рядом друг с другом, пересекались, а из растекшихся капель разрастались большие, на удивление пестрые пятна. Это были необыкновенные картины, каких Сибилла еще никогда не видела, хотя была знакома со многими знаменитыми собраниями живописи. Она видела их в книгах отца и в музее.
Мимо проходили люди, проезжали с топотом и скрежетом повозки. Продавцы сверкающих безделушек, прикрепив к туловищу свои переносные прилавки, расхаживали туда и обратно и громко предлагали свой товар. Никто не обращал ни малейшего внимания на старика Фридолина и маленькую девочку, присевшую рядом с ним на мостовой. Ни один человек не остановился рядом с ними. Наверное, потому, что картины Фридолина не были ни смешными ни жалостными и не сопровождались крикливой музыкой.
Фридолин заполнял лист за листом. Он все увереннее водил кистью по бумаге. Все причудливее ложились краски, и возникали самые неожиданные формы.
Сибилла наблюдала за ним. Время от времени она дула в свою птичку. Готовые листы она прижимала камнями к мостовой вокруг каштана, чтобы дать им просохнуть. Когда на них падали лучи солнца, странные линии вспыхивали волшебным светом.
Медленно протекал день, проходили люди. Приезжим нужно было спешить, чтобы еще до темноты добраться до своих деревень. Накормить скот, навести порядок в хозяйстве. Служанки должны были приготовить обед, чтобы не прогневить хозяев. Детям пора было спать. Продавцы начали разбирать свои будки.
Фридолин рисовал.
Вокруг стало тихо и почти безлюдно. Лишь изредка кто–нибудь проходил мимо.
Вдруг кто–то воскликнул: «Не может быть! Это невероятно! Высочайшее искусство, и где? Здесь, на этой несчастной ярмарке! Кто вы, добрый человек?»
Фридолин не отвечал.
«Кто этот человек?» Теперь господин в высоком цилиндре обратился к Сибилле. Но поскольку Фридолин не назвал своего имени, Сибилла тоже ничего не ответила.
Разметав полы пиджака, господин устремился прочь. И очень скоро вернулся, на этот раз в экипаже и не один. Он приехал в сопровождении важных господ с моноклями и в высоких цилиндрах. Это были эксперты по искусству из местной Академии художеств.
Изумленные, они почтительно поднимали с мостовой одну картину за другой. И рассуждали при этом на некоем особом языке, так что Сибилла мало чего из сказанного поняла. Она только увидела, что господам удалось усадить Фридолина в экипаж.
«В Академию художеств!» крикнули они кучеру.
Сибилла осталась одна под каштаном. Она смотрела, как постепенно оседает облако пыли, взметнувшееся из–под колес элегантной коляски. Она собрала свои краски, отыскала кисти. Чашечка с водой опрокинулась и пролила свою бурую, насыщенную краской воду на мостовую.
Рядом лежала старая шарманка. Сибилла осторожно подняла ее, осмотрела со всех сторон. Свисточки были ей знакомы. Но только теперь она разглядела, что кожух, изъеденный червями, был сплошь разрисован какими–то кривыми, уродливыми человечками, похожими даже больше на лягушку. Ей стало не по себе от этого зрелища. Но все–таки она повесила шарманку на плечо и побежала с ней в Академию художеств: нужно же было отдать ее Фридолину. Наверняка он там места себе не находит без своей шарманки! Хотя, конечно, без этих украшений она была бы намного лучше.
Медленно проходил этот день. Ярмарочная площадь, на которой в течение нескольких часов разыгрывалось яркое, шумное действо, была теперь пуста и замусорена. Припозднившийся ремесленник разбирал свою палатку. Вот появились уборщики улиц. Собаки шныряли в поисках каких–нибудь объедков. Целые стаи воробьев по всей площади клевали себе вдоволь.
С церковной крыши слетели голуби и тоже принялись помогать уборщикам чистить площадь. Но стоило кому–нибудь из тех подойти со своей метлой поближе, как голуби взмывали вверх, плавно взмахивая крыльями, и снова усаживались на церковную крышу.
В Академии художеств Фридолина усадили на почетное место. Перед ним стоял поднос с чаем и изысканными угощениями. Фридолин медленно отхлебывал чай из чашки, а эксперты пытались уяснить себе его воззрения на искусство. И чем туманне звучали его ответы, тем довольнее становились эксперты.
Один только раз открылась дверь — это была высокая коричневая двустворчатая дверь с темно– зелеными бархатными портьерами, присобранными с обеих сторон золотым шнуром с тяжелыми кистями — и в зал бесшумно вошел служитель. Он положил на стол перед Фридолином старую шарманку и удалился.
Фридолин погладил свою шарманку, кивнул и прислушался к звукам на улице. Но сквозь высокие, плотно закрытые окна тихий свист глиняной птички не проникал.
А в это время Фридолину был задан вопрос: не согласится ли господин Фридолин принять кафедру в Академии художеств? В ближайшее время как раз начинается очередной образовательный курс.
И Фридолин не отверг это предложение.
Вскоре у него появилось много юных учеников, которые желали постичь тайны его мастерства. И ни один из них не заметил, что учитель наставлял их не столько в живописи, сколько в умении думать. Он учил их видеть не только сами вещи, но искать почерк того, кто их создал. Он учил их видеть то, что вещи несли в себе, и в то же время видеть связь разных вещей между собой.
Скоро Фридолин был у всех на устах.
Его картины стали знаменитыми, его высказывания крылатыми. Каждый желал приобрести у него картину. Картины покупали, продавали, выставляли на аукцион и перепродавали по баснословным ценам.
В музее Маленького города на берегу реки он получил почетное место в картинной галерее.
Он рисовал все легче, все больше. И никогда не рисовал бездумно. Он рисовал не вещи, а мысли.
А перед входом в его дом стояли длинные очереди в ожидании картин. И люди уходили оттуда, удовлетворенные несколькими штрихами из–под руки мастера, беспорядочно и торопливо брошенными им на холст только ради того, чтобы выйти из этого затруднительного положения.
Среди бесчисленного количества пустых тюбиков пылилась старая шарманка с изображениями гнома Эльморка.
ГЛАВА 5. О ТОМ, КАК ЭЛЬМОРК РЕШИЛ МСТИТЬ
Через неделю старый скрюченный гном понял, что Фридолин не вернется. Первым делом он повыдергивал из всех щелей избушки мох. Он дергал его сначала обиженно, потом злобно и наконец совершенно неистово. И делал он это для того, чтобы в своем абсолютном одиночестве слышать, по крайней мере, шум ветра.
Между нами говоря, он мог бы послушать пение птиц в лесу, раз уж ему так мешала тишина. И вообще, если хорошенько подумать, в лесу можно много чего услышать. Там шумит и гудит сквозь ели ветер, и родник с журчаньем пробивается из–под земли, устремляясь вниз по долине. Иногда олень или косуля пробираются сквозь кустарник, ломая ветки. И хрюкающие кабаны копаются в земле. В лесу никогда не бывает совсем тихо.
Но к этим звукам уши Эльморка были глухи.
Через некоторое время он начал вспоминать вкусную еду, которую готовил Фридолин. И поскольку теперь не было никого, кто мог бы ему готовить, он часами топтался на своих кривых ножках без всякой пользы. А ведь ему достаточно было заглянуть в кладовую, которую заботливый Фридолин набил до отказа.
Когда он понял, что бесконечное топтание на месте не поможет, он помчался к вулканам. Он носился
