— Что за поход?
— Ну как же! Неужели не помнишь? — разволновался Молва. — На Черную речку, с палатками.
— Аа!
— Вспомнил?
— Нет.
— Придуриваешься, Кумир! Фаддей с нами был, физик. Мы его упоили вусмерть.
— И Фаддея не помню.
— Придуриваешься, Кумир! — разозлился Яхнин. — Скажи еще, что Попцову не помнишь, свою пассию?
— Попцова? Кто такая?
— Третья парта слева, около окна. Сидела с кореяночкой Соней. Да помнишь ты, помнишь! Придуриваешься! — закричал генеральный директор. Он походил не на генерального директора, а на обиженного, взъерошенного подростка.
— Ты, я смотрю, Молва, ценишь то время, старичок. Странно.
— А чего странного, старичок? Молодые были, не то что сейчас. Давай еще по одной.
— Давай.
— Я тебе так скажу, Андрюха. Я школу всегда ненавидел. Я кое-как дотянул до финала, ты знаешь. Там как в тюряге было. А сейчас иной раз вспомню и думаю: неплохо бы повторить. Вот какая срань! Ненавидел и вспоминаю. Ностальгия, старичок. С чего бы это?
— Стареешь.
— Наверно. А верней — все познал. Тогда что-то впереди светило. А сейчас? Бабы приелись. Денег навалом, хоть печку топи. В загранке уже побывал, поеду еще, заведу там счет в банке. А может, умотать туда, а?
— Твое дело.
— Подумаю, подумаю! Пока еще рано. Капиталы пока еще не те. Ну а вообще-то, что там особенного, ну, в тех же Штатах? Те же бабы, те же кабаки, машины, коттеджи… ну, классом повыше и только, — загрустил вдруг Яхнин. — А хочется чего-то новенького. А чего, а? Чего, старичок?
— Попробуй петлю, — предложил я вариант.
— Ась?
— Повешайся, — расшифровал я.
Яхнин перетянулся через стол и сильно хлопнул меня ладонью по плечу, как бы оценив мой черный юмор.
— Ну уж хуюшки! — вскричал он, воспрянув. — Этого от меня, старичок, не дождешься. Я еще поживу, старичок, погуляю, повластвую. Это я так, рассиропился на миг… А жизнь я люблю. А сколько еще баб неопробованных! Кстати! — вдруг озаренно воскликнул он. — Чего мы одни-то сидим? Давай я сделаю пару звонков. Сейчас набегут сучонки… — И он потянулся к супертелефону с наборным диском на трубке.
Я перехватил его руку.
— Стоп, Молва. Это без меня.
— Да брось, Кумир! Что ты из себя монаха лепишь! Они бы и сами уже набежали… звонили уже, и не одна, но я отлуп дал: работаю, мол. Но это дело поправимое. — И опять потянулся.
— Тогда я пошел. — Я встал. Давно уже хотел встать.
— Стоп, стоп — куда! Ни с места, Кумир! — заорал мой дружок и, распахнув дверцу сейфа за спиной, выхватил оттуда пистолет и нацелился в меня. — Шаг влево, шаг вправо — расценивается как побег!!
Черный убийственный зрачок глядел мне прямо в лоб.
— Всамделешный? — усмехнулся я не, двигаясь.
— А ты как думаешь? Детская пукалка, что ли?
— И заряжен?
— Ясное дело. Полная обойма. Хороша игрушка, а? — хвастливо оскалился он, опуская руку.
— И на хрена он тебе? — все еще не двигался я с места?
— Ну, ты даешь, старичок! У меня не только этот охранник. У меня и живые есть в штате. На приличных окладах, между прочим. Не в пример твоему.
— А охрана тебе зачем?
— Эх, Кумир, старичок, простодыр ты! — пожалел меня Яхнин. — Я же хорошими башлями ворочаю, а до них знаешь сколько охотников? Это ты, голь перекатная, можешь жить без опаски, как одуванчик. А я всегда на стреме. Вот в этом сейфе, ты думаешь, что хранится? Рваные носки или презервативы? Не-е! — пьяно замотал он светлой башкой. — Здесь, родной, лимоны. Цитрусовая плантация! — белозубо захохотал он.
— Заливаешь, Молва. (Кто это сказал? Я?)
— Не веришь? Показать?
— Не надо. Верю.
— Правильно делаешь, Кумир. Подбросим туда вот это говнецо. — Он взял мою пачку и, полуобернувшись, швырнул ее в открытое зево сейфа.
Вот это зря он так сказал и зря с таким небрежением кинул эту пачку, собранную в хождениях по мукам. И зря продолжал:
— Жаль мне тебя, Кумир, бля буду, таких нищих, как ты, стрелять надо, чтобы детей не плодили. Ну, что твоя девка… или кто там у тебя?.. увидит в жизни, какие радости при твоих-то доходах?.. Да ты не серчай! — тут же дружелюбно закричал он — наверно, лицо у меня сильно исказилось. — Не серчай, родной! Садись! Продолжим!
— Без баб.
(Кто это сказал? Я?)
— Ладно, х… с тобой! Оставайся девственником. Сейчас еще бутыль раскупорим. Считай, целку сломаем, а?
Я протянул руку. Нет, не так. Некто, неподконтрольный мне, с темной мутью в глазах протянул руку и проговорил:
— Дай посмотреть твою игрушку. Никогда не держал. Яхнин охотно откликнулся:
— Посмотри, старичок, посмотри, оцени! И охотно протянул мне свой пистолет.
Неужели ничего не дрогнуло в нем в эту минуту? Неужели не прозвучал в нем никакой предупредительный сигнал свыше?
Я взял пистолет и взвесил на ладони. Он показался мне необычно тяжелым. Я повертел его в руках, разглядывая. Он был безупречно красив, этот молодчик, как и его хозяин. Я ощутил, что от него исходит какая-то живая пульсация.
И Яхнин с любовью вглядывался в своего охранника. «Ну, как? Хорошо, а?» — не терпелось услышать мое похвальное слово.
Опять не я, а некто, мне не подконтрольный и мной не управляемый, проговорил стальным голосом:
— Молва, молись. Сейчас я тебя расстреляю.
Он вскинул руки вверх, как при сдаче в плен:
— Давай! Пали, родной. Но только чтобы не очень больно.
Некто щелкнул предохранителем.
— Эй! эй! — закричал Яхнин. — Ты это кончай, старичок. Он, бывает, сам по себе стреляет. — И, привстав, протянул ко мне руку. — Давай сюда.
И это были последние слова Молвы.
Кто все-таки нажал на курок?
Музыка в гостиной ревела — может, поэтому выстрел прозвучал не так громко, как я ожидал. Лицо Яхнина мгновенно и необратимо изменилось, страшная судорога прошла по нему. Его не отбросило ни вперед, ни назад — он стал медленно валиться в сторону, на медвежью шкуру. И пока он так валился —
