Некоторые верили и давали в долг. Ира набрал какую-то сумму, явно недостаточную. Пришлось подключать Анатолию и весь ее круг. Получилось еще пятьдесят человек. Но, так или иначе, деньги были собраны и заплачены. Квартира каким-то хитрым путем была оформлена на Иру. В один прекрасный день ему вручили документы. Этот день был – день победы. Но не только. С этого дня Ира превратился в профессионального должника и одолженца.
Он занимал деньги на месяц, на год, как получалось. По истечении срока ему звонили и требовали вернуть долг. Если кредитор оказывался слишком настойчивым, Ира кидался как ястреб на новую жертву, брал в долг и отдавал эти деньги скандалисту. Теперь он должен был другому человеку плюс прежние сто, вернее, девяносто девять.
С этого времени Ира перестал быть свободным. Превратился в заложника своей квартиры. Он думал только об одном: где взять деньги? Стрельнуть, одолжить, перехватить… Его прекрасные глаза приобрели загнанное выражение. Он смотрел в одну точку, а в мозгу щелкали варианты: где? У кого? Кому? Когда?
Кредиторы были разные. Одни входили в положение, другие не желали слушать. Звонили по телефону, требовали, угрожали. Ира стал бояться телефонных звонков.
А были и такие, которые наезжали. Однажды осенью Иру вывезли на берег реки. Не топили, конечно. Но перевернули вверх ногами и трясли вниз головой. Ира что-то выкрикивал из своего перевернутого положения, а они наклонялись к его лицу и переспрашивали:
– Когда?
Ира потерял сон, аппетит, все время думал: где заработать? И не мог придумать. Можно ограбить банк, но Ира не был криминальным. Он неспособен был ПРЕ-ступить. Да и ограбить не так просто.
Можно продавать наркотики, но тогда он сядет и проведет свою жизнь на нарах, а не в двухкомнатной квартире на улице Горького.
Остается одно: заработать честным трудом. Однако честным трудом много не заработаешь. «Трудом праведным не наживешь палат каменных».
В эти дни Ира появился в моем доме. Он заканчивал ВГИК и выбрал для дипломной работы мой рассказ.
Ира приехал к назначенному часу. Стал объяснять, что он хочет. Общение было затруднено, поскольку Ира заикался, но тем не менее он произвел хорошее впечатление: выразительные глаза, легкий юмор, хорошие манеры. Он красиво ел, вдумчиво слушал. Он казался талантливым. Я всегда подозревала: в человеке заложено что-то одно. Если красивый, то бездарный. Либо некрасивый, но талантливый. В сочетание того и другого я не верила. Природа не может быть столь расточительной.
Я встречала, правда, красивых и талантливых. Но тогда это был поганый человек. А так чтобы красивый, талантливый и хороший человек – таких я не видела ни разу. (Кроме себя.)
Ира – хороший человек. Это очевидно. Была в нем скрытая ласковость, благородство, глубина. Когда мы прощались, я поразилась: какая сильная и нежная у него рука. Я почему-то подумала, что Ира, должно быть, прекрасный любовник. Эта мысль забежала мне в голову и тут же выбежала вон.
Я отдала Ире свой рассказ. И забыла об этом событии.
Мне интересно только то, над чем я работаю в данный отрезок времени. А то, что я сделала когда-то, меня не интересует, как отшумевшая любовь.
В один прекрасный день раздался звонок. Ира сообщил, что фильм с-с-с-снят и если я хочу, то могу его посмотреть.
– Не хочу, – ответила я.
– П-п-п-почему?
– Я боюсь, – созналась я. – Вдруг ты испортил. Я расстроюсь.
Я действительно боялась: Ира снял фуфло, а мне отвечать. Я могу провалиться в депрессию, и это надолго. Лучше я не буду смотреть. Во мне срабатывал инстинкт самосохранения.
Через полгода снова раздался звонок.
Я сняла трубку, в ней молчали. Я поняла, что это Ира борется с первой согласной. Так и оказалось.
Перескочив через букву «ф», Ира поведал, что ф-ф-фильм побывал на ф-ф-фестивале короткометражек в Испании и получил золотой приз и вот теперь я обязательно должна его посмотреть в Доме кино.
Я поехала и посмотрела.
Фильм действительно состоялся: смешной, грустный и глубокий. А главное – простой. Для меня это самое ценное качество: чеховская простота. Я терпеть не могу любые навороты.
После просмотра поехали к Ире на Горького.
Стульев по-прежнему не было, а стол стоял. На столе – разносолы, которые Анатолия прислала поездом.
Гости – почти вся съемочная группа – веселились от души, пили и пели. А за окном шумела улица Горького, и этот шум был престижный, необходимый и основополагающий. Как биение сердца.
Хороший был вечер. И время хорошее. Молодость. Слегка за тридцать.
Ира отправился провожать меня до метро.
В те годы существовало неписаное правило: делиться деньгами с режиссером. Отдавать 30 % от гонорара. За что? Ни за что. За то, что снял.
– Я тебе должна? – спросила я.
– К-к-к-как тебе не стыдно? – обиделся Ира. – Я даже слушать не х-х-х-хочу.
Я отметила его благородство. Другие режиссеры требовали, даже вымогали. А этот… Сидит на ящиках, стула не имеет, а совестью не торгует. Мы простились возле метро «Маяковская».
Было уже поздно, но улица Горького была полна народу и освещена, как во время праздника.
Казалось, что со стороны Красной площади сейчас вывалится разряженный карнавал, как в Бразилии.
Время шло. Ира проживал в центре Москвы, но его жизнь была омрачена долгами. Кредиторы не таяли, а нарастали. Их было уже сто двадцать. Весь талант и все воображение Ира расходовал на маневренность: от кого-то увернуться, у кого-то перезанять.
У него выработалась небрежная интонация, например:
– Ты не одолжишь мне тысчонку дней на десять?
Или:
– Дай до обеда рублей пятьсот. Я после обеда отдам.
Киношники – почти нищие. Ни тысчонки, ни пятисот ни у кого не водилось.
– У меня нет, – отвечали ему.
– А ты перехвати у кого-нибудь.
Жертва глядела в честные глаза Иры. Вздыхала и перехватывала.
Наступало «после обеда», и следующий день, и следующий месяц. На вопрос: «Где же деньги?» – Ира придумывал новую историю с новым сроком. Ему звонили в новый срок и снова получали отсрочку. При этом голос Иры крепчал раз от разу. Он не любил, когда ему надоедали. И в конце концов Ира отшивал наглеца.
– А где я тебе возьму? – грубо вопрошал он. – Рожу?
Люди реагировали по-разному. Одни просто махали рукой и говорили своим деньгам: до свидания. Не вешаться же из-за потерянной тысячи. Другие злились, обещали набить морду. Ира выжидал. И если угроза становилась реальной – расплачивался. Опять у кого-то переодалживал. Он постоянно крутился, как собака за собственным хвостом. Врал. Выкручивался. Это стало его нормой.
Помимо обиды и ненависти, вернее, наряду с ними Ира вызывал и сочувствие. Многие понимали, что бедный Ира попал в западню. Но дарить ему деньги никто не собирался. У всех, в конце концов, своя западня.
За стеной в квартире соседей выла собака. Вынимала душу.
Ира слушал, и ему казалось: собака вся в долгах и жалуется луне. Жалуется на человеческое бездушие. Душа Иры входила в резонанс с собачьей. Ему тоже хотелось выть. Он начинал тосковать, потом тоска незаметно перетекала в мечты. Ира мечтал о том, как найдет сундук с деньгами или получит большое наследство. Он раздаст долги, купит обстановку и начнет шиковать, ходить по ресторанам. Заведет себе красивую подругу. Нет… Отобьет у Мишки Машку. Она будет по утрам ходить в домашних тапочках с розой в
