— Луций!
В то же мгновение префект прикончил последнего своего противника. Барбат стоял, прислонившись к мокрому, лишенному коры стволу мертвой сосны и, сползая на землю, смотрел невидящим взором в пустоту.
— А-а-а!
Квинт бросился к префекту, не глядя раскидал оказавшихся на пути скордисков.
— Так это ты, сучара?! — взревел Осторий, узнав Севера и отразив удар, в который тот вложил всю переполнявшую его ненависть, — сдохни, упырячье отродье!
Одной ненавистью мастерство не пересилишь: левое бедро центуриона обожгла холодная сталь.
— Катись... — лязг, взмах, — к Орку!
Брызги крови. Чьей? Нет боли, вообще нет никаких чувств, только ненависть. Лязг, взмах. Шаг вперед. А, пятишься, тварь!
Закругленный кончик кельтского меча вспорол кольчугу на правом боку центуриона, а через мгновение едва не рассек ему шею. Квинт отшатнулся, уклоняясь от очередного удара, и упал на спину.
— Командир! — голос Авла, откуда-то из-за спины, — держись!
Осторий, уже занесший меч над поверженным центурионом, вынужден был отступить: на него опять насели сразу несколько легионеров.
Квинт, морщась от боли, приподнялся на локте и вдруг, как перуном Юпитера пораженный, вздрогнул: и Осторий и солдаты светились изнутри, каким-то неземным огнем. Все вокруг в этом огне: люди, деревья. Как тогда, в Адрамиттионе. Стало светло, словно луна выглянула из-за туч, только свет ее не серебряный, а кроваво-красный. И льется он не с небес, а... Квинт повернулся и сквозь непроницаемую снежную завесу увидел его. Злого Фракийца. Он сразу же понял, кто перед ним, ибо фигура всадника, восседавшего на невысоком коньке, была целиком и полностью соткана из огненных нитей. Фракиец посмотрел на Квинта, толкнул пятками бока жеребца и помчался прочь.
Север, позабыв обо всем на свете, не видя более Остория и бьющихся с ним легионеров, не замечая собственных ран, бросился следом за призраком. Боковым зрением увидел коня, смирно стоящего над телом мертвого ауксиллария и одним прыжком взлетел ему на спину.
— Пошел!
Он не видел дороги, по которой летел галопом, рискуя свернуть шею и себе и жеребцу. Ветки хлестали по лицу, рассекая кожу до крови, он не замечал и их. Перед глазами горел маяк. Фракиец был не один, но Квинт окончательно утратил способность трезво мыслить, без остатка отдавшись во власть всепоглощающей навязчивой страсти.
— Стой!
Сколько длилась безумная скачка, он не знал. Конь храпел под ним, но лошадник Север, всегда заботливый и внимательный всадник, и ухом не вел.
...Край какого-то оврага. Все вокруг белым-бело. Снег облепил ветви деревьев, укрыл землю вязким толстым ковром. Он светился еле-еле, словно пытался преумножить бледное сияние луны, краешек которой отпихивал прочь от себя темно-серые косматые клочья облаков.
— Он же один!
Рослый широкоплечий воин повернул коня.
— Остемир, стой!
Взмах боевого топора. Короткий опережающий выпад.
Север хищно оскалился. Первый.
Время остановилось.
Воин, недоуменно уставившись на рану, сползал с конской спины на снег.
— Остемир!!!
Еще один всадник вскинул лук, медленно, словно поднимал непосильную ношу.
— Нет! — Фракиец ударил стрелка по руке, но слишком поздно.
Загудела тетива. Стрела не летела — плыла среди замерших в воздухе снежинок, так и не достигших земли. Ребенок играючи увернулся бы, да вот только мышцы, словно свинцом налились.
Квинт пересилил оцепенение, натянул поводья, поднимая коня на дыбы. Летящая смерть угодила в капкан бесконечного круга мгновений, царства застывшего времени, но, рассекая его стальным отточенным острием, неумолимо продолжала свой путь.
...Остемир, сам едва различимый во тьме, налетел на невидимого врага, взмахнул топором, но тот оказался быстрее. Иллириец покачнулся и прильнул к конской шее.
— Остемир!!! — крик Веслева резанул по ушам холодной сталью.
Сердце словно чья-то жестокая рука сжала. Плеврат вскинул лук и, растянув его едва наполовину, не целясь, отпустил тетиву.
Жеребец римлянина вздыбился и заржал, пронзительно, жалобно: выпущенная с десяти шагов стрела вонзилась в его грудь на треть длины древка. Он переступил задними ногами на самом краю обрыва и, не удержавшись, сорвался вниз, ломая кусты.
Глава 7
— Отыгрываться будешь? — поинтересовался Койон.
— Пошел ты к воронам... — сплюнул на грязный пол Дракил, внимательно рассматривая костяной кубик с точками на гранях.
— Чего ты там увидеть пытаешься?
Критянин несколько раз катнул кубик по столу, число точек каждый раз выпало разное. Поскреб кость ногтем.
— На зуб еще попробуй, — посоветовал Койон, — если думаешь, что я засунул туда свинец, то расскажи, как я его достаю, когда ты кости кидаешь?
— Ты когда-нибудь мне попадешься на горячем, — пообещал Дракил.
— Жду не дождусь, — небрежно бросил Койон, рассматривая наборный пояс, с которым только что расстался критянин.
— Эх, скугатища! — зевнул Гундосый, лениво наблюдавший, как его удачливый приятель одного за другим раздевал азартных лопухов из команды 'Актеона' и примкнувшего к ним критянина, — ты де впобдил больше?
— Вспомнил, — кивнул Койон, — Териопа.
— Таг ода же сука! — удивился Гундосый.
— Ну и что. У него там каждая вторая — сука. Я что сделаю?
— Не, вы слыхали, бгатья?! Он нам пгедлагает сучьи ибеда бгать!
— Чего ты верещишь... — с усилием поднял глаза от глиняной кружки Залдас, сидевший по своему обыкновению в самом темном углу комнаты, — всю плешь проел своей псячьей суетой.
— И верно, — согласился Дракил, — как самому-то еще нудеть не надоело? Муха зудливая....
Гундосый повернулся к Койону и свистящим шепотом заявил:
— Ты хоть Тегиопой, хоть жопой дазывайся, а я себе дагбальное ибя возьбу.
— Ты у нас будешь Теридамантом, — хохотнул Койон.
— Это почебу? — насторожился Гундосый.
— Оно самое длинное! И звучит благородно.
Гундосый задумался.
— А что? Вегно. Тегидабат...
Койон прыснул в кулак.
— Дракил будет Драконом...
— Пасть захлопни уже, — огрызнулся критянин.
— ...Эвдор — Эвдромом.
— Сбатги-ка! — восхитился Гундосый, — как влитое!
— Ага, только на всех все равно не хватит. У того Актеона, что за голой Артемидой подглядывал, было
