Из Тулы сообщили: человек, который был с Никодимовым в ресторане, дважды заходил на почту. Первый раз спросил, нет ли письма до востребования на имя Павлова Дмитрия Николаевича. Письма не было. Второй раз снова поинтересовался письмом и, не получив, очень встревожился. Вышел из здания почты, но тут же вернулся обратно и послал телеграмму в Москву. Она была адресована Клавдии Павловой. Потом сделал денежный перевод на имя Марины Арнольдовны Сокольской. Девятьсот рублей. По адресу…
— Думаю съездить сегодня по этому адресу, Кирилл Михайлович, — сказал Верезов. — Разузнаю осторожненько, что за птица эта Сокольская.
— Очень хорошо. Только ей на глаза пока не попадайся.
Оставшись один, Кирилл снова перечитал телеграмму, отправленную Павловым другой женщине, — по-видимому, жене:
«Скоро вернусь. Если Ника попросит фотоаппарат, дай непременно. Целую, Митя».
Кто такой Ника? Скорее всего Никодимов. Зачем ему фотоаппарат Павлова? Надо выяснить незамедлительно. Итак, деньги на почте засекли. Номера и серии купюр сошлись с теми, которые указала Исаева. Значит версия, что Никодимов передал сообщнику деньги, правильна. Очень хорошо!
Кирилл потянулся к телефону. Набрал номер. Обрадовался, что трубку сняла Наташа.
— Рыжик! Давай махнем сегодня куда-нибудь…
— Махнем!
В голосе ее зазвенел смех. Не спросила — куда. Не все ли равно, раз с ним. А слово новое в его лексиконе: «махнем!» Наверно, у него сегодня удачный день…
— У тебя сегодня удачный день?
— Очень. Надень зеленое платье, Рыжик, хорошо? Почему ты смеешься?
— От счастья. Непременно надену.
— Отчего ты не спрашиваешь, куда мы пойдем?
— Не все ли равно. Ведь с тобой!
— До вечера, Рыжик.
— До вечера, Кирилл.
Павлов уже неделю жил в Туле. С утра уходил из гостиницы, целые дни просиживал в пивных или в кино. По вечерам возвращался. Ложился на диван. Ждал телефонного звонка от Никодимова. Должен же он сообщить, когда можно, наконец, вернуться домой! Но звонка не было. Не было и письма. С каждым днем Павлов приходил все в большее отчаяние. Девятьсот девяносто рублей, которые передал ему Никодимов у разрушенного дома… — кстати, почему девятьсот девяносто? — ведь Никодимов сказал, что здесь тысяча… А, да это неважно! Вероятно, в последнюю минуту Исаева не додала десятку. Да, так из этих девятисот девяносто рублей девятьсот он отправил Марине Сокольской. Остальные оставил у себя — на что-то ведь надо жить в Туле! Интересно, отдала ли Клава фотоаппарат Никодимову? Да, наверно. Милая, славная, безропотная Клава, она всегда исполняет его просьбы. Господи, хоть бы скорее кончилось это вынужденное пребывание в Туле! А что, если?.. Мысль показалась страшной, и Павлов сразу постарался от нее отделаться. Самому явиться с повинной? Как бы не так! Но мысль не уходила. Тогда, — лишь бы избавиться от нее, — Павлов напился до потери сознания.
Очнулся в номере гостиницы. Так и не мог вспомнить, кто его сюда привез. Знал твердо одно — добраться сам он не мог. Его привезли, раздели, уложили в постель… Павлов вскочил. Раздели?! А деньги?! Не хватает ко всему еще остаться в чужом городе без денег… Но деньги оказались на месте, и он успокоился. Голова трещала невыносимо. Домой! К Клаве!.. Больше ом не в состоянии быть здесь один. Скорей! Скорее на вокзал…
Павлов вошел в квартиру, отперев дверь своим ключом. Клава вскрикнула от неожиданности, бросилась к нему:
— Жив… Слава богу! Я не знала, что подумать…
— Разве ты не получила мою телеграмму?
— Ничего я не получила, ничего…
— А фотоаппарат? Никодимов взял фотоаппарат?
— Никодимов арестован. К нам тоже приходили с обыском… Что вы с ним наделали, Митя?
— Мы сейчас же уедем. Собирайся! Где фотоаппарат?
— В шкафу…
Он бросился к шкафу, рванул дверцу. Вздохнул с облегчением, увидев фотоаппарат на месте. Хоть будет на что прожить первое время, пока он устроится на работу…
— Денег там уже нет, — сказала Клава. — Их взяли при обыске.
Павлов, сразу обессилев, сел. Клава подошла, обняла его голову, прижала к груди:
— Что это за деньги? Ты д о л ж е н сказать мне, Митя. Что это за деньги?
— Не сейчас… Я все скажу, Клава, только не сейчас. Уложи чемодан. Самое необходимое. Нам надо уехать немедленно.
— Ты хочешь бежать? — тихо спросила Клава.
— Называй это как угодно, только не теряй время!
Клава молча вышла из комнаты. Через минуту вернулась в шубке и платочке. Принесла его пальто, шарф, шапку.
— Одевайся, Митя.
— А вещи?
— Там они тебе не понадобятся.
— Где там? — резко сказал Павлов. — С ума сошла? Собирай вещи. Нам надо бежать. Б е ж а т ь. Понимаешь?
Клава с силой сжала его руку:
— Мы женаты пять лет, Митя. Из них четыре самые счастливые в моей жизни. И только этот последний, когда ты познакомился с Никодимовым, и вы начали выпивать, и у вас появились какие-то свои дела… я не знаю какие… мне было плохо. Мне было очень плохо, Митя, а ты даже не замечал. Но я люблю тебя. Я буду любить тебя всегда, хотя понимаю, что ты совершил что-то нехорошее. И все-таки я знаю, знаю, что не такой ты на самом деле. Не такой…
Боже мой, какая она маленькая и худенькая. Одни глаза и волосы остались от прежней Клавы. Светлые пушистые волосы и светлые прозрачные глаза. А он ничего не замечал. Все это время ничего не замечал… И шубка на ней совсем старенькая, вся вытерлась. У него было достаточно денег, чтобы купить новую… Но и этого он не сделал. Ах, Клава, Клава…
— Куда ты хочешь идти? — тихо спросил он. Понимал и все-таки спросил. Все-таки еще на что-то надеялся. Потому что, если Клава скажет, он пойдет. Теперь он знал, что пойдет. Если она скажет…
Она сказала. Он видел, что ей нелегко было это сказать. Но она сказала:
— В прокуратуру, Митя. — В передней раздался звонок. — Одевайся. Я открою.
Павлов надел пальто, шапку. Услышал, как хлопнула дверь. И горестный возглас Клавы:
— Опоздали…
В комнату вошел Дегтярев, оперуполномоченные, понятые.
— Вы арестованы, Павлов.
Павлов растерянно оглянулся на Клаву. Она стояла неподвижно. Как в столбняке.
— Вот и все, — сказал он. — Прощай, Клава.
С решимостью, которой он никогда не ожидал, Клава подошла к Дегтяреву. Голос ее звенел, но взгляд был открытый и ясный:
— Мы… Митя и я, мы уже оделись, чтобы идти к вам. Клянусь, я говорю правду!
