– Бен, придурок, на пол! Он же смоется!
Брекстон проворно скользнул по канату и был таков.
Гиттенс несколько раз выстрелил – мимо, мимо, мимо. Он разрядил всю обойму, но Брекстона уже и след простыл.
Гиттенс медленно вложил пистолет в кобуру. Затем мрачно уставился на меня.
Я был опять на четвереньках и двигался к Гиттенсу, то есть по направлению к выходу.
Гиттенс досадливо плюнул. Потом, видя перед собой мою окровавленную макушку, все-таки протянул руку:
– Давай помогу.
Часть третья
28
Ошибка, как правило, локализирована во времени, а иногда и в пространстве.
Это пункт в прошлом, который память посещает с упрямым постоянством.
Туда, обратно, за минуту, за секунду до ошибки, в то блаженное мгновение, когда выбор еще не сделан и ошибки можно избежать!
Возвращаешься в прошлое меланхоличным зрителем, который ерзает на стуле и надеется, что известный ему до конца спектакль пойдет иначе: произойдет ошибка, которая не позволит свершиться ошибке.
И конечно, гениальные варианты с гордым знаком качества – «Произведено задним умом».
Эти варианты сто, тысячу раз мелькают-прокручиваются в голове: «Вот как надо было поступить!», «Вот что надо было сказать!».
Через двенадцать часов после роковой встречи с Брекстоном я проснулся на больничной койке. И, еще толком не отойдя от коктейля, который мне вкололи врачи, стал терзать себя всяческими «надо было» и «не надо было».
Мне надо было сразу же рассказать бостонским знакомым всю историю вокруг моей матери.
Мне не надо было сразу после того, как меня «разоблачили», мчаться в одиночку брать Брекстона. Глупое смешное мальчишество!
Неужели подозрения на мой счет так меня пробрали, что мое подсознание заторопило меня – докажи, что это Брекстон убил, и обели себя как можно скорее!..
Из коридора доносились невнятные больничные шумы. По палате, где я лежал один, ходили обычные больничные запахи. Дверь могла открыться в любой момент. Поэтому я лежал и размышлял с закрытыми глазами – если кто войдет, то по больничному обычаю не станет тревожить спящего. А подумать мне было необходимо. В голове прокручивались события в церкви, их финал.
Не помню, сколько времени прошло после бегства Брекстона, помню только, что я открываю глаза – и церковь гудит от голосов. Рядом озабоченное лицо полицейского. Меня поднимают, несут. Полицейские внизу, между скамейками. Полицейские на лестнице. Полицейские в церковном дворике. «Не двигайтесь!» – приказывают мне. И тут же кто-то другой встревоженно спрашивает: «Вы можете двигаться?» Меня наконец кладут на носилки. Кровь заливает глаза, она у меня на руках. Приносят полотенце, вытирают кровь. «Какое сегодня число? Кто президент США?» – это проверяют, совсем ли мне вышибли мозги или чуть-чуть осталось. Я пытаюсь встать с носилок. Меня силком укладывают обратно. Я почти не чувствую боли. Только слегка одурел. Но я в норме, мне не нужно в больницу!.. Мне делают укол – и дальше сладостная темнота.
Я начинал вспоминать по новой, с моего прихода в церковь...
Кто-то рядом кашлянул.
Я открыл глаза, привстал на постели и увидел Джона Келли. Он сидел на стуле чуть поодаль от кровати и, с ручкой в руке, решал кроссворд в «Бостон глоуб». Стало быть, сидит здесь уже давно. На нем были очки со стеклами-половинками – в них он казался старше и величественнее.
– А вас как сюда занесло? – спросил я.
За один распроклятый день я успел превратиться в недоверчивого затравленного человека.
– Навещаю больного друга.
– Вы что, ничего не слышали? Я убил Данцигера. По крайней мере все кругом пытаются меня в этом убедить.
– Слышал. Конечно, слышал.
– И не поверили? – с надеждой в голосе спросил я.
Келли пожал плечами.
– Я в эту игру «верю – не верю» без фактов на руках не играю. У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, виноват ты или нет.
– Вы думаете, что я мог убить?
– Такую возможность не исключаю.
