с тем же исступленным усердием скрежетали по струнам гитар. Пятый, выступающий в роли вокалиста, рычал в микрофон какую-то ужасную абракадабру (причем микрофон находился так близко к разевающейся пасти горлопана, что со стороны казалось — он его поедает).
В зале и на уступах амфитеатра бесновалась неуправляемая толпа, человек триста. Одеты все были по-панковски, как Джесси и Факки. Свирепые, разгоряченные лица, жуткий рев, рваная пелена сигаретного дыма над всклокоченными шевелюрами разных оттенков. Все прыгали вверх-вниз, ударяясь и отталкиваясь друг от друга руками и ногами. Позже Музыкант объяснил Занудину ― так они слэмовали. Слэм. Или пого. Их танец. Единственный, который становится понятен только в состоянии неистовства. Тот, что родился еще в пещерах дикарей и дожил до современности. В угаре люди пытались запрыгнуть на сцену. Оранжевоволосые дистрофики грифами гитар и тычками тяжелых ботинок сталкивали их вниз, что, казалось, совсем не отвлекало панк-группу от музицирования. Люди так и прыгали туда-сюда словно кузнечики.
Занудин попятился. Давно он не видывал такого скопления людей, а сумасшедшая музыка и эти агрессивные танцы пого вызывали паническую растерянность.
Музыкант схватил Занудина за руку и удержал подле себя. Джесси и Факки уже успели скрыться в гуще толпы. Пытаясь перекричать стоящий гул, Музыкант загорланил Занудину в самое ухо:
— Хочешь уйти — уйдем. Но не так же сразу. Станет дурно — прислонись к стене или сядь на пол. Здесь это в порядке вещей.
— Я понял, — прокричал в ответ Занудин и освободился от крепкой кисти Музыканта.
— Панки хой! Анархия! Панк не умрет!! — ревели слэмующие. — Хой! Хой! Хой!
Занудин отошел к стене и взглянул на Музыканта. Тот, наблюдая за происходящим в «конференц- зале», сдержанно улыбался.
Внезапно от кучи-малы отделился бритоголовый толстяк с татуированным лицом. В два счета он подскочил к Музыканту и в неимоверном прыжке врезался пузом в его физиономию. Музыкант рухнул на пол и замер, а озадаченный толстяк, ожидавший чего-то явно другого от своего фортеля, неуклюже скрылся в том же направлении, откуда и возник. Занудин хотел было кинуться к Музыканту, попытаться привести его в чувства — но тут же забыл обо всем…
Музыка стихла совершенно неожиданно. Люди в зале поникли и ленивыми взглядами косились в сторону сцены, с которой так же лениво один за другим уходили дистрофики. На их место, взмахивая руками, выбежал причудливого вида конферансье: в косой кожаной куртке и галстуке-бабочке — остальной одежды на нем попросту не было. Зал вяло заревел.
— Итак! Молодая альтернативная команда «Перетертые в порошок мошонки» покидают нашу фиесту, и теперь… — бодро начал конферансье, по-женски виляя тазом и переминаясь на вогнутых в коленках ногах.
Под гудение зала на сцену посыпались пластиковые бутылки.
— А ну заткнитесь, пидоры! — заорал конферансье и, выбрав из-под ног одну из долетевших бутылок, запустил ею обратно в толпу.
— Понюхай мою балду! — раздалось из темноты амфитеатра.
— Недоделок!
— Сдрызни!
— Шлюхино отродье!
— Чего за хре-е-ень!..
Начался дружный обмен ругательствами ― самыми непристойными и изощренными. В разгоревшемся вербальном бою конферансье-эксгибиционисту приходилось противостоять целому залу. Все это показалось Занудину частью какой-то не совсем поддающейся пониманию игры.
— И теперь, — еще громче закричал конферансье, уловив короткую передышку толпы, — на сцене появится наш специальный гость и неизменный вдохновитель… — Он выдержал интригующую паузу. — Самый сексуальный пистолет из всех пистолетов… — Опять пауза. — Сад Вашас!! Просим, просим. Встречайте.
После этих слов раздался и вовсе неистовый рев.
— У-у-у-а-а-у! Ги-ги-ги-ги-ги! Сад! Сад! Сад! Сад!
«А он здесь пользуется популярностью, — отметил про себя Занудин. — Впрочем, чему я удивляюсь?»
На сцену вышел Сад Вашас. За ним тут же последовали музыканты, но панк-рокер подал достаточно понятный знак, что ему никто не нужен — и те убрались восвояси. Конферансье, широко улыбаясь и раскачивая в руке микрофон, двинулся навстречу Саду Вашасу, словно желал с ним не меньше чем обняться и расцеловаться, но как только они поравнялись, Вашас без лишних церемоний столкнул горе-конферансье со сцены.
— У-у-у-а! Хой! Хой! Хой! — одобрительно заревела толпа.
Вашас подобрал упавший под ноги микрофон, с ненавистью обвел взглядом зал и все темные закоулки амфитеатра.
— Вы думаете, я буду петь? Буду разрывать ради вас свое горло на тысячу кусочков? Держи карман шире. К черту, что вам хочется песен — я не пою для трупов. Вы ждете, что я буду разбивать бутылки о свои руки и грудь? Снова ни черта подобного. Что буду резать себя ножом и выставлять вам свои раны напоказ: «Посмотрите, моя утраченная жизнь — сплошное громкое отчаяние»?! Вы желаете видеть мученика панк- рока? Нет, нет и нет. Понимаете, что я говорю? НЕТ. Вам не приходило в голову, что это тоску на меня нагоняет и обламывает, кретины?..
Занудин наблюдал замешательство публики — замешательство тяжкое, густое — и пытался угадать, долго ли оно еще продлится.
— А знаете что? — рявкнул Сад Вашас. — Я почитаю вам стихи. Ха-ха-ха. Вы понимаете, о чем я? Стихи!
Сад Вашас размахнулся и выкинул микрофон в зал.
Он прохаживался взад-вперед и читал обещанные стихи, но слышали его, должно быть, единицы — та малочисленная кромка толпы, что находилась у самой сцены.
Замешательство зала постепенно начало сменяться ропотом и дерзкими выкриками, а вскоре превратилось в неудержимый рев негодования. Сада накрыло волной бутылок и жестяных банок из-под пива, со злобой брошенных из зала. В него летели даже яйца и помидоры (и откуда только в таком количестве взявшиеся?). Но Сад Вашас стоически дочитал стихи до конца и вновь принялся провоцировать толпу. Гнилое яйцо попало ему в переносицу и, залепив глаза, растеклось по щекам. Зал разразился громогласным хохотом. Все вокруг опять принялись подскакивать и толкать друг друга, неистово визжать и улюлюкать.
Занудин вжался в стену и забитым взором наблюдал за этими людьми, все больше и больше походившими на стадо диких обезумевших животных. Но когда он перевел глаза на Вашаса — ровным счетом не успел ничего понять…
Вашас разбежался и прыгнул. Могло показаться, его прыжок и падение так продолжительны, что за это время мир успеет постареть или переродиться. Занудин вздрогнул, и кровь прилила к его лицу. Сад Вашас нырнул в самую пасть беснующейся толпы. Роковое соприкосновение тотчас породило живую волну. Толпа в месте падения резко уплотнилась, затем отхлынула назад и вновь накатила, захлебываясь в ярости расправы. В какой-то момент растерзанное тело Сада Вашаса опять поднялось над толпой и по рукам, раскачиваясь из стороны в сторону, словно осиротевшая шлюпка, пережившая крушение корабля, вернулось обратно на сцену. Вашас был мертв… В этом не оставалось никаких сомнений.
Занудин зашатался и побелел. Его щеки раздулись. Он обеими ладонями зажал нижнюю часть лица, но рвота все равно брызнула сквозь пальцы, потекла по локтям и груди.
— Ну что ж!.. — закричал в зал конферансье, с трудом выбравшийся на сцену. — С нетерпением ждем следующего нашего гостя… Курд Комбайн!! Просим, просим. Встречайте. Просим…
Занудин сломя голову бросился бежать прочь от увиденной и потрясшей его вакханалии…
