что в твоей жизни намечаются какие-то перемены и не обязательно в лучшую сторону…
— Куда уж хуже?
— Будь на чеку.
Занудин долго смотрел себе под ноги, на чисто выдраенный больничный линолеум. Затем вяло кивнул в знак того, что принял предостережение к сведению.
— До следующей нашей встречи я подумаю, где тебе подстелить, чтобы мягче падалось, — Занудин-маленький расщедрился на добрую, но все же слегка натянутую улыбку, и закрыл глаза. — Ну ладно. Я тоже нуждаюсь в небольшом отдыхе. Правильно сделал, что заскочил — а сейчас ступай…
Детская ручонка тихонько хлопнула Занудина по бедру. Занудин поднялся на ноги.
— Спокойного сна, Мини-я.
— Приятного пробуждения.
Осторожным шагом, не желая вызвать и маломальского шума, Занудин покинул светлую палату.
Нельзя было не отметить, что встреча состоялась достаточно невразумительная и короткая как никогда — но у Занудина все же потеплело на душе. Ангел-хранитель по-прежнему был рядом. Думал о нем. Хранил от беды.
— 32 —
Занудин проспал. Распечатав глаза в половине десятого, он почувствовал себя зверски голодным. В желудке играл целый оркестр, со вступительной партией контрабаса.
Быстро приведя себя в порядок и одевшись, Занудин открыл дверь и выскочил в коридор — где как-то неестественно проскользил по паркету, поняв в следующий момент, что на пороге его «поджидала» внушительная куча экскрементов, в которую он и имел неосторожность угодить ботинком. Занудин смачно выругался и поспешил вернуться в комнату, но незамеченным не остался еще один нюанс — на двери его номера красовалась табличка с надписью:
Занудин не чувствовал себя до конца проснувшимся — видимо, поэтому и не придал случившимся с ним неприятностям должного значения: в том контексте, что вряд ли все случайно и уж больно смахивает на чью-то гривуазную выходку… Он действовал с какой-то беззубой машинальностью и не утруждал себя домыслами. Просто сорвал идиотскую табличку, вернулся к себе, швырнул ее под кровать, переобулся, наскоро замочил изгаженный башмак в наполненной водой раковине и весь в мечтах о завтраке поспешил вниз.
…В холле царило оживление. Смешки, покашливания, тарелочно-вилочное бряцанье. Похоже, все обитатели «Ковчега», с которыми Занудину волей-неволей предстояло познакомиться или по меньшей мере обменяться приветственными взглядами, были в сборе. По центру просторного помещения величаво размещался большой антикварный стол с овальной столешницей. За столом дружной компанией завтракали постояльцы придорожного заведения. Спустившийся по лестнице Занудин моментально привлек к себе всеобщее внимание.
— А вот и наш гость, — громко произнес дядюшка Ной, почтительно указывая Занудину на его место за столом, к которому тот незамедлительно проследовал.
— Занудин, — представился Занудин, усаживаясь.
Карлик тут же подал ему завтрак: роскошную глазунью, салат из свежих овощей, аппетитно лоснящуюся на тонких румяных хлебцах ветчину и кофе со сливками. Все это выглядело настоящей амброзией для не на шутку изголодавшегося человека.
Любопытные взгляды со всех сторон не могли не смущать, и Занудин, щипая себя под столом за урчащее брюхо, с едой не торопился, хоть рот уже и наполнила обильная слюна.
— Поэт. К вашим услугам, — представился лысоватый очкарик лет сорока, подавая Занудину сухенькую немужскую ручку (он сидел ближе всех к Занудину ― как раз на расстоянии этой самой вытянутой ручки).
— Очень приятно, — качнул подбородком Занудин, то ли проигнорировав, то ли по рассеянности не заметив протянутой к нему конечности.
Поэт руку тотчас убрал, кротко хихикнул и, чуть приподнявшись, взял на себя обязанность представить остальных присутствующих за столом, в коем числе были:
Лохматый, щетинистый, дородный мужчина. Нарочитая небрежность во внешнем виде и плохо прикрытое самомнение, клейко лучащееся из глаз. Возраст — за тридцать. Ел с аппетитом, и мало что, казалось, в этот момент его интересовало. Хотя Занудина взором, конечно, померил — и густые брови, сидевшие на лбу наискось, слились в ровную толстую полоску, похожую на мохнатую гусеницу.
Угрюмый молодой человек лет двадцати семи-восьми, с длинными баклажанного цвета волосами, на две трети спрятавшими его отчужденное чавкающее лицо. Туловище безвольно облокотилось на спинку стула, глаза под шваброй волос представлялись парой ленивых лиловых пятен, а с губы стекал жир. Подчас за подобной нигилистической маской скрываются свойские парни. Что — с другой стороны — вовсе не обязательно.
Обладатель маленького сутулого тельца, лысого черепа и синих мешков под глазами. Дико худой, да и в целом производивший крайне болезненное впечатление анемичный субъект. Было похоже на то, что пища пыталась расшевелить его рот, а не он жевал свой завтрак. Все движения выглядели несуразно, точно скелет несчастного был собран неправильно и кости в суставах не стыковались. Затюканный взгляд в беспокойстве блуждал по сторонам и когда останавливался на «ковчеговском» новичке, то наливался щенячьим слезящимся блеском, после чего снова ускользал.
Единственная представительница слабого пола за столом. Первое впечатление (возможно, обманчивое) — этакая гетера. Дама неопределенного возраста, но определенно притягательной наружности. Взгляд сиамской кошки, изучающий. Лукавая полоска рта, строптивые ямочки на щеках. Разноцветные локоны, разметавшись, засыпали сдобные плечи и грудь. А вот старомодное кружевное платье, с легким разочарованием отметил Занудин, совершенно ей не шло и сидело мешковато.
Некие Джесси и Факки — двое неопрятных юнцов (лет им было от силы по восемнадцать) с взъерошенными прическами в форме развалившихся ирокезов, булавками в ушах и гнилыми улыбками. Замызганная одежда в кожаных татуированных заплатах, прорва заклепок, рваные кеды с торчащими наружу немытыми пальцами (Занудин присовокупил к беглому описанию эту гаденькую мелочь, когда наклонялся за уроненной на пол салфеткой). После того как Поэт их представил, пареньки скрючились и затряслись в приступе хрипящего смеха.
Собственно, сам
