розыгрыш. Не закончив фразы, Поэт попросту заснул! Голова безжизненно рухнула поверх скрещенных на столе рук, плечи и бока задрожали в такт заклокотавшему храпу.
— Спокойной ночи, — озадаченно промямлил Занудин.
«ЗАНУДА… ЗАНУДА…» — послышался в ответ чей-то утробный голос.
Занудин привстал с места и склонился над Поэтом — тот спал мертвецким сном, большей уверенности быть не могло.
— Ну, конечно… он к тому же и чревовещатель…
«ЗАНУДА… ЗАНУДА…» — послышалось вновь.
«ЗА-НУ-ДА!»
— А! — подскочил на месте Занудин и нервно облизал пересохшие за время сна губы…
— Зануда, — повторил дядюшка Ной, теребя Занудина за плечо.
— Что??
Убедившись, что Занудин проснулся, дядюшка Ной вернулся в свое кресло у камина.
— Бока заболят. Поднимайтесь отдыхать к себе. Мы и так с вами сегодня засиделись, — старик, почмокав губами, продемонстрировал широкий и длительный зевок.
— Да, пойду, пойду, — пребывая в глубоком недоумении, забормотал Занудин и тяжело поднялся на ноги. Спросонья его слегка пошатывало.
— Эй, — окликнул дядюшка Ной Занудина, когда тот уже восходил по лестнице.
— М-м? — оглянулся Занудин.
— Последнюю затяжечку для доброго сна? — улыбнулся Ной, кивая на куцый косяк, бережно зажатый между большим и указательным пальцами старика.
— Нет, спасибо, — состроив болезненную гримасу, помотал головой Занудин. — Я больше ни-ни!!
— 12 —
Пока Эльвира была жива, Занудин и не задумывался, какого цвета у нее глаза. Маленькой родинки на подбородке он тоже раньше не замечал. А вот ямочки на щеках — их он помнил и любил. Тем не менее, разговаривая с человеком, нельзя смотреть только на ямочки. Глаза сильнее. Они приковывают к себе. Приковывают, даже если боишься чего-то, не зная толком — чего. Трудно признаваться себе в этом, но Занудин всегда предчувствовал беду, затаившуюся в Элином взгляде, полном такой детской, но пробирающей до оторопи глубины…
…Занудин отложил старенькую истрепанную фотографию сестры в сторону и, растянувшись на постели, крепко зажмурился. Глаза защипало настолько невыносимо, будто в них просыпалась соль.
Занудин подумал о странном свойстве человеческих воспоминаний. Погрузившись в былое, можно познать бескрайнее счастье и безмерные муки души. Даже в то время, когда прошлое было, по сути, настоящим — никогда не успеваешь испытать истинной полноты чувств в гонке бегущих событий. Лишь спустя срок все проживается с исключительным пониманием причин и следствий тех или иных поступков, которые совершались. Считается, взгляд человека устремлен в будущее, и поэтому ради иллюзорного будущего так много делается на Земле. Однако разве секрет, что человек склонен чаще жить именно дарами прошлого — ностальгией? И в этом вся скорбь его бренного существования.
Дальше припомнились годы скитаний. Этим годам, будь Занудин писателем, можно было бы посвятить не одну книгу. Описать же несколькими словами — как странно — казалось непосильной задачей. И вот ведь! Неужели он убежал от привычной жизни и превратился в пилигрима своей безбожной современности ради того, чтобы очутиться здесь, в «Ковчеге»?.. «Может быть, тебя позвали?» — всплыло в памяти странное предположение ангела-хранителя.
Обманчивые, непостоянные мысли продолжали терзать разум Занудина. «Конечно, я любил Элю, мою сестру. Но был ли я когда-нибудь счастлив по-настоящему?.. Нет, не был! Вот правда, идущая от сердца! Что же тогда получается? Разве семейная трагедия могла так уж немыслимо усугубить мое и без того беспросветное несчастье?..» Занудин казался обескураженным теми ответами, которые теперь находил… «Просто мир с детских лет представлялся мне лживым и гадким. И когда меня в нем уже ничто не держало, порвалась последняя связующая ниточка — я поступил так, как уже давным-давно мне что-то подсказывало поступить. Все дело во мне самом. Будто карма, в которую никогда, откровенно говоря, не верил, все решила за меня. Так явилась потребность пути. Путь — это не покой и не суета, не порядок и не хаос. Это нечто большее, нечто глубинное. Проверка Себя! Поиск гармонии! Идея саморассечения всех гордиевых узлов, превращающих дар жизни в невыносимое бремя! Я должен был найти палача для своего больного, истерзавшегося мироощущения. Палача, который, беспристрастно выполнив грубую, но нужную работу, предстал бы еще и в облике творца, способного предложить альтернативу на месте разрушенного или, по крайней мере, дать ключ к разгадке, в чем я ошибся на этой земле…» А ведь и в самом деле! Занудин не мог не признаться себе: стоило тронуться в путь — и мир все чаще переставал казаться ему таким вычурным и отвратительным, каким представлялся раньше. Порой открывались его совершенно новые, ранее незаметные грани. Отдыхая у лесного ручья, или босиком бредя через луг в утреннем прохладном тумане, или забираясь на высокие холмы, с которых закат казался ближе и красочней, Занудин возвращал себе то, в чем раньше был обкраден. И только убогие гостиницы, в которых время от времени приходилось останавливаться, скрываясь от непогоды, напоминали о той жизни и том порядке вещей, которые хотелось стереть из разума, счистить как грязь с обшарпанных ботинок…
Вновь возвращаясь к своему прошлому, Занудин в который раз горько усмехался. Теперь он размышлял вот о чем. Нигде и никогда люди не усматривали в нем личности, достойной маломальского внимания. Взгляды — о, как ясно Занудин это помнил! — строгие и веселые, но одинаково к нему равнодушные, смотрели сквозь него, словно этакого эфемерного персонажа. Все вокруг, казалось, точно знали, для чего они появились на свет, и потому торопились жить! Все вокруг с рождения были посвящены в какую-то тайну, которую силился разгадать Занудин! Он помешался на самоедстве, проштудировал гору книг — но результат не стоил выеденного яйца: он так ничего для себя и не понял, озарения не нашло… Действительность была соткана сплошь из противоречий. Люди, за целую жизнь не прочитавшие ни одной заумной строчки, так или иначе, знали поболее его. Знали чего хотят, знали к чему им стремиться, и в радости и в горе умели оставаться собой и не терять головы. Долгое время в сутолоке окружающих Занудин подозревал присутствие знания, которым был незаслуженно обделен сам, — и это страшное убеждение надолго закралось в ум и сердце Занудина, крепко придушив последние крупицы веры в себя.
Пытаясь скрыться, убежать от окружающей действительности, Занудин вновь и вновь погружался в мир книг, но — какая неотступная злая ирония — он и здесь был обречен узнавать о людях, ясно понимающих свое предназначение в мире. Только и оставалось, что захлебываться белой завистью или потихоньку сходить с ума.
«Что делать мне? — изнывал Занудин. — Мелкой сошке… для всех чужому… Что?! Где те идеи, к которым я мог бы примкнуть и быть полезен, а главное — через осознание собственной пользы почувствовать себя счастливым?.. Моего вмешательства сторонилось любое пустяковое дело, и так было всегда… А на кой уж черт я понадоблюсь для подвигов пророчества и великих свершений, поиска рая на Земле и спасения цивилизации!..»
И вот как все теперь поворачивалось…
Его ЯКОБЫ позвали.
ЯКОБЫ помогать в строительстве Нового Мира.
Диплом квалифицированного специалиста «по строительству миров» разве что показать не попросили… Бред бешеной кобылы, и абзац!
…Занудин открыл глаза и, рывком приподнявшись на локтях, сел прямо, будто проглотил аршин. Напротив него на привычном месте висело зеркало, и он мысленно кивнул своему отражению, которое никак на жест Занудина не ответило — ни один мускул лица, и то не дрогнул. Во взгляде сквозила ледяная пустота, и эту пустоту ничем нельзя было заполнить, если и дальше вот так же продолжать прозябать в запертой комнате наедине с невеселыми думами о растранжиренном прошлом. «Все! Похандрил — и
