Она услышала, что он выбирает почти все то же, что они ели здесь в последний раз. Еще один способ поиграть у нее на нервах.
Когда он вернулся с двумя кружками пива, она взяла пиво с самым безмятежным видом, на какой была способна, и поблагодарила.
Потягивая прозрачную горечь, она думала, что сказал бы Ричард, если бы видел ее сейчас.
Наверное, был бы в шоке.
В некоторых вопросах он проявлял крайний консерватизм (она старательно избегала слова «нетерпимость») и, считая это чем-то вроде проявления панкизма, отказывался пить пиво вообще. И, разумеется, не представлял, что она его пьет. Хотя, конечно, она «завязала», с тех пор как познакомилась с ним…
Подоспевшая закуска прервала ее путаные размышления. Уставившись в тарелку с копчеными эссекскими устрицами и тонюсенькими сухариками, она вспомнила, как в прошлый раз Куинн, заметив ее нерешительность, с недоумением спросил:
— Ты не любишь копченых устриц?
Тогда ему было двадцать семь, он был красив и обладал харизмой, успел сколотить собственное состояние и стать светским человеком.
Ей исполнился двадцать один год, красавицей она не была и, пока не поступила на работу к Генри Дервиллу, числилась студенткой исторического отделения без гроша в кармане.
Чувствуя себя неловкой малолеткой, она призналась:
— Не знаю, никогда не пробовала.
— Не хватало куража?
— Нет, денег.
На мгновенье в его зеленых глазах мелькнул холодок, потом он заинтересованно вскинул бровь.
Она была немногословной.
— У отца было больное сердце, и он практически не мог работать. Мы снимали квартиру на первом этаже, и нам едва удавалось оплачивать счета.
— А потом?
— Как большинству студентов, мне приходилось иметь дело больше с печеной фасолью, чем с копчеными устрицами.
Теперь в его глазах появилась усмешка.
— Думаю, ты почувствуешь разницу. Может, попробуешь?
Видя, что он ждет, она неловко призналась:
— Я не умею обращаться с ними.
— Тогда давай покажу. — Куинн положил устрицу на тонкий, смазанный маслом горячий сухарик и отправил ей в рот.
Этот свойский и удивительно эротичный жест вызвал в ней именно то, что должен был вызвать.
Элизабет вздрогнула и заставила мысли вернуться в реальность. Подняв глаза, она увидела, что Куинн изучает ее блестящим, сосредоточенным взглядом.
Он повел темной бровью.
— Повторим? — Он положил толстенькую устрицу на маленький сухарик и протянул ей.
Она не собиралась принимать ее, но, как загипнотизированная, раскрыла рот и увидела на лице Куинна издевательскую усмешку.
Черт его побери! Она еле удержалась, чтобы не плюнуть в это красивое лицо.
— Вкусно? — спросил он, пока она жевала и глотала.
— Не очень, — вяло ответила Элизабет. — Боюсь, у меня изменился вкус.
— Во всем? — деликатно поинтересовался он.
На ее скулах проступил легкий румянец.
Куинн улыбнулся и, просияв от удовольствия, взял вилку и принялся за своих устриц.
Когда они вышли на улицу, Элизабет заметила, что туман еще более сгустился. Небо нависло над морем и прибрежной равниной, как перевернутая перламутровая чаша. Неподвижный воздух был садняще сырым.
Она задрожала от холода и нервного напряжения.
— Нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться.
— Согласен. — Он сел за руль и завел машину.
На окраинах городка Солтмарш земля была жухлой, бесцветной, пронизанной серебристыми нитями каналов.
Побережье не отличалось красотой, но в нем было своеобразное очарование, и в те немногие месяцы, что жила здесь, Элизабет успела полюбить его.
— По-своему завораживающий вид, — как отголосок ее мыслей прозвучали слова Куинна.
— Да, — согласилась она. — Топограф елизаветинских времен Уильям Кемден говорил об этих краях: «Океан тычется в них».
— И поэтично, и точно.
Скоро дорога, ведущая к морю, постепенно исчезла. Вода за темной прибрежной полосой гальки и белеющим за ней песком казалась спокойной, как серый, тихий омут.
На том конце косы лежал знакомый овал острова Солтмарш.
Куинн остановил машину и, опершись на руль, уставился на прямоугольный силуэт дома с приземистой круглой башней.
Наступали ранние сумерки, и старый дом казался нестерпимо одиноким и заброшенным.
Куинн завел машину.
Они проехали по косе, мимо большого кирпичного лодочного сарая, и поползли вверх по мощеной дороге к дому.
Сбоку, у массивного крыльца, был расположен обширный блок гаражей с отдельной квартирой для шофера, пристроенной при жизни Генри.
Куинн обошел машину, чтобы открыть Элизабет дверцу и помочь выйти.
Она ждала, что экономка выйдет встречать их, но даже на близком расстоянии дом выглядел необитаемым.
Ей стало не по себе.
— Миссис Уикстед, наверно, предупреждена о твоем приезде?
— Боюсь, что миссис Уикстед здесь нет.
— Как «нет»? — всполошилась Элизабет. — Ты же говорил, что она еще здесь живет.
— Это так. Просто недавно она перенесла операцию и уехала в Харвик пожить у сестры до выздоровления.
— А-а, — тупо произнесла Элизабет и с укоризной взглянула на него: — Почему ты мне ничего не сказал?
— Разве это так важно?
Ей было важно.
— Жаль, я не знала.
— То есть ты не приехала бы?
— Нет, не приехала бы, — вспыхнула она.
— Ну, ну, — мягко произнес он. — Хорошо, что я забыл упомянуть об этом.
— Ничего ты не забыл, — обвинила она, — ты нарочно это скрыл.
— Ну зачем было мне скрывать?
Она не хотела даже думать, зачем.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Куинн достал из кармана ключ, открыл тяжелую кованую дверь и провел нехотя следовавшую за ним
