С тяжелым, как свинец, сердцем Элизабет вышла из ванной, расчесала длинные черные волосы, залезла в постель и выключила свет.
Лежа с закрытыми глазами, она старалась расслабиться, но тревожные мысли не уходили.
Наконец ей надоело ворочаться. Пожалуй, горячий шоколад, от которого она отказалась, сейчас был бы кстати. Нет, он ей просто необходим.
Элизабет нащупала пеньюар, открыла дверь и начала впотьмах пробираться вниз по знакомой лестнице.
Она пересекла холл, ступая босыми ногами по скрипящим половицам. Высокие окна выделялись чуть светлыми четырехугольниками.
Вот и кухня.
Элизабет включила лампочку над плитой, налила чайник и стала рыться в шкафчике, ища шоколад. Только она протянула руку за кружкой, как, заметив скорее движение, чем какой-то звук, поняла, что уже не одна.
Она резко обернулась: высокий темный силуэт заполнял дверной проем.
— Так, значит, ты передумала, — заметил Куинн и добавил: — Я имею в виду, насчет напитка.
— Ты испугал меня, — буркнула она. — Как ты догадался, что я здесь?
— Я слышал, как ты прошла через холл.
Он подошел к ней, и, когда попал в полосу света, она увидела, что он одет. Так он совсем не ложился?
Куинн любовался ее тонкой фигурой в атласном пеньюаре, спадающими на плечи длинными шелковистыми волосами…
— Итак, тебе все-таки не спится?
Не обращая внимания на иронический тон, она ответила вопросом на вопрос:
— Зачем ты за мной ходишь?
— А я тоже подумал, не выпить ли мне шоколада, и решил, что будет приятно сделать это вместе возле камина.
Она покачала головой.
— Я собиралась выпить его у себя.
— Ну, если ты настаиваешь… можем проделать это в постели.
Элизабет до боли стиснула зубы: нет, ему не удастся вывести ее из равновесия.
— Я не это имела в виду, и ты это знаешь.
— Значит, пьем у камина.
Чайник вскипел, и пока Элизабет проклинала себя за то, что не осталась у себя в комнате, в безопасности, он налил пару кружек и насыпал шоколад.
— Не то чтоб «Кордон-блю», — заметил он, помешивая густую жижу, — но если добавить пару-другую галет, то сойдет.
Поставив кружки и целую пачку галет на круглый подносик, он пошел обратно в кабинет. Ей ничего не оставалось, как следовать за ним.
Одетый Куинн ее смущал. Элизабет затянула потуже пояс на пеньюаре и села в кресло.
Поленья весело горели в камине. Пачка документов на кофейном столике говорила о том, что Куинн работал. Он отодвинул бумаги, поставил подносик и протянул Элизабет кружку и пачку с галетами.
Она отрицательно мотнула головой.
— Я просмотрел еще раз завещание Генри. — Куинн вытащил из пачки одну галету. — Вернее, уточнил дату. Мне с некоторым опозданием пришло в голову, что может оказаться небезразличным, когда оно было составлено…
Элизабет и раньше замечала, что они с Куинном мыслят в одном направлении. Пока она у себя в комнате пыталась заснуть, ее собственные мысли вертелись вокруг даты завещания…
Куинн между тем продолжал:
— Если бы завещание было составлено раньше, значит Генри тебя действительно любил. Но в таком случае он наверняка переписал бы его после того, как ты сбежала и вышла за меня. Видит Бог, он был очень зол.
— Он не был зол, когда мы с ним виделись, — выпалила Элизабет не подумав.
— То есть? — Куинн вопросительно уставился на нее.
Элизабет решила не робеть.
— Генри не был зол, когда я его видела.
— Вот как? И когда же это было?
— Когда я приехала, чтобы сказать ему, что выхожу за тебя замуж, и попрощаться. — И, слегка краснея, добавила: — Ты хотел, чтобы это оставалось между нами, но не могла же я просто уйти, не сказав ему ни слова.
— И ты говоришь, он не разозлился?
— Совсем наоборот. Его удивила некоторая скоропалительность, но когда он спросил…
— О чем?
— Люблю ли я тебя, — с трудом выговорила она.
— И что ты ответила?
— Что люблю. По-моему, он был в восторге. Он сказал, что заметил, что мы с тобой не можем друг от друга глаз отвести… Как двое сумасшедших влюбленных. И еще он сказал, что будет скучать по мне, когда я уеду в Штаты. Но, клянусь тебе, он был рад. Не понимаю, почему он так на тебя разозлился, — растерянно добавила она.
— Я-то понимаю, — медленно проговорил Куинн. — Если только то, что ты сказала, правда.
— Это правда.
Элизабет смотрела на его до странности окаменевшее и мрачное лицо и не понимала, верит ли он ей.
Догоревшее полено с шелестом рассыпалось и превратилось в белесую золу.
Наконец Куинн очнулся и повернул к ней голову.
— Это было, когда ты испарилась, а Генри узнал, почему я на тебе женился. Он говорил, что я выжил тебя из дома… Завещание он составил вскоре после этого… не сомневаюсь, что он не терял надежды разыскать тебя.
Слезы навернулись на глаза Элизабет. Генри был искренне привязан к ней, верил в нее, доверял ей. Если бы она думала не только о себе, о своем горе, о своей болезненной утрате…
Куинн заметил ее волнение и положил ладонь ей на руку. Этот сочувственный жест окончательно лишил Элизабет самообладания. Слезы потекли по щекам, и одна слезинка капнула Куинну на руку. Элизабет неловко ее стерла.
Бормоча что-то себе под нос, Куинн вскочил на ноги и крепко обхватил ее.
Слезы хлынули потоком. Элизабет рыдала, оплакивая Генри, свою поруганную любовь и то, что могло бы быть.
Куинн держал ее так нежно, что она почти поверила в его искренность. Прижав ее голову к своей груди, он уткнулся губами в ее душистые волосы и, поглаживая спину, начал целовать в лоб, во влажные щеки, прикрытые веки и наконец — в губы.
Она не нашла в себе ни сил, ни желания бороться и, когда он поднял ее на руки, безропотно позволила отнести себя к нему в спальню.
Элизабет шевельнулась, и сразу блаженное чувство охватило сознание. Не открывая глаз, она лежала, погружаясь в это чувство, вновь и вновь переживая удовольствие, которое Куинн…
Куинн.
Нахлынули воспоминания минувшей ночи, и у Элизабет перехватило дыхание. Куинн положил ее на кровать и горячо и жадно излил на нее страсть. Оба горели. И так почти до утра.
Перед рассветом он поцелуем разбудил ее и снова любил, уже не торопясь, упиваясь каждой минутой, даря ей острое наслаждение, еще ни разу не испытанное ею в жизни.
Воспоминание вызвало дрожь.
