— Можно начинать завтра? — Он поднял Эмили себе на плечо, легко обхватив своими большими руками.
— Ну, может быть, не так скоро. Обычно у детей эти «способности» проявляются в возрасте от полутора до четырех лет.
— Четыре года! — Эмили подскочила от его возгласа, и он понизил голос до шепота: — То есть я до четырех лет буду менять ей подгузники?
— Ну все же не до самого колледжа. — Сидни заливалась смехом. Эмили с любопытством уставилась на нее своими шоколадными глазенками. Люк держал дочь на плече, а малышка, размахивая ручонками, выставила вперед пухленький кулачок, будто хотела поздороваться. Сидни поймала его. Прикосновение детской руки подняло в душе Сидни волну воспоминаний и подавленных чувств. Она вспоминала, как играла в дочки-матери со своей сестренкой. Так легче было перенести мамину смерть. Эта игра дарила минуты покоя и безмятежности. Она отпустила крохотную ручку, будто гоня мысль о собственном ребенке, и для верности отступила от Эмили.
Люк глубоко вздохнул.
— Я никогда не справлюсь.
Она протянула было руку, чтобы погладить его по широкому плечу, но передумала.
— Справитесь.
— Почему вы никогда не берете Эмили на руки? — спросил Люк.
— Ч-что? — Она даже стала заикаться. Нервы натянулись как струны. — Н-не понимаю.
— Вы никогда не просили подержать ее. — Взгляд Люка был серьезным, но не осуждающим. — Все женщины, каких я только встречал с тех пор, как Эмили вошла в мою жизнь, стремились к этому. Ее только что не вырывают у меня из рук в продовольственном магазине. А вы…
— Я… держала ее. Я сегодня вечером уложила ее в кроватку.
— Но не подержали ее на руках. Это не одно и то же. Вы взяли ее так, будто она заразная. Поверьте, оттого, что вы подержите на руках ребенка, вы не забеременеете.
Сидни попыталась говорить ровным голосом:
— Послушайте, Люк, я пришла помочь, а не делать все за вас. К тому же важно, чтоб Эмили привязалась к своему папочке.
Она повернулась и, пошатываясь, пошла прочь из комнаты, успокаивая бешеное биение сердца.
Люк прав. Она действительно избегала прикасаться к ребенку. Это был инстинкт самосохранения. Ей необходимо было держаться как можно дальше от малышки.
— Подержите, пожалуйста, минутку. Мне надо… — он смущенно кашлянул, — по своему делу. Я только на минуту.
Из горла Сидни вырвался лишь хриплый звук. Она взяла себя в руки и направилась к Люку.
— Иди сюда, Эмили. Дадим твоему папочке минутку покоя и тишины. Хорошо?
Люк чуть коснулся ее, передавая свою дочь. Сидни обратила внимание на то, как старательно он избегал дотрагиваться до нее. Это могло бы вызвать у нее улыбку, если б она не была так разочарована. Что за нелепость! С чего бы вдруг у Люка возникло такое желание? Сексуальное возбуждение и так было чересчур острым. Когда шатается зуб, не следует все время надавливать на него, чтобы не усилить боль.
Ее раздражали собственные метания. И в то же время будоражили. Она давно уже не переживала столь частые адреналиновые атаки.
— Спасибо. — Его глаза поймали ее взгляд.
У Сидни снова перехватило дыхание. Казалось, сердце ухнуло куда-то вниз. Пытаясь привести в порядок растрепанные чувства, она стала покачивать на плече ребенка.
Малышка мягкими пухлыми ручками обвила шею Сидни, одурманивая ее нежным ароматом детской присыпки. Доверчивая улыбка Эмили развеяла все страхи. Боль, которую ожидала Сидни, не появилась, зато пустота в сердце заполнилась. Она вдыхала детский запах, ощущала тепло прижавшегося к ней ребенка.
На Сидни нахлынул поток милых воспоминаний о том, как давным-давно она укачивала свою сестренку, и следом обрушилась лавина эмоций при мысли о том, что она никогда не родит своих детей, не будет их укачивать, не будет наблюдать, как они растут.
Люк вернулся слишком скоро.
— Спасибо, что выручили, — сказал он и забрал Эмили.
Руки Сидни опустели, как и ее сердце. Боль утраченных надежд и потерянной мечты просочилась сквозь линию обороны. Она загнала отчаяние в темный уголок души и вновь обрела призрачный контроль над своими чувствами. Хватит цепляться за прошлое, хватит жалеть себя. Она будет смотреть в будущее. Ее карьера обещала успех. Она будет лелеять и взращивать карьеру.
— Пойду проверю пахлаву. — Ей нужно было побыть одной.
Люк кивнул.
— Скоро я к вам присоединюсь.
Ответив ему невеселой улыбкой, Сидни вышла, приостановившись на пороге, чтобы кинуть последний взгляд на чужую семейную идиллию.
Сидни сидела, откинувшись на стуле и закрыв глаза.
Люк поймал себя на том, что пялится на ее приподнятое лицо и приоткрытые губы. Он пришел на кухню через пару минут после того, как заснула Эмили. И сейчас стоял и разглядывал, как рыжие волосы ложатся завитками на точеные ушки, как изящно изогнулась шея, как поднимается грудь при глубоком вдохе.
Черт! Опять за старое!..
С усилием направляя мысли в безопасное русло, он дернул дверку духовки, схватился за противень и, вскрикнув, отпрянул.
— В чем дело? — бросилась к нему Сидни, склонившись так близко, что до него донесся запах вина, духов и неуловимого женского аромата, от которого желание разливалось так широко, что грозилось выплеснуться через край.
— Ни в чем. — Стиснув зубы, злясь на свою идиотскую реакцию, Люк схватил полотенце, вытащил противень и поставил его на плиту.
Сидни потянулась к нему. Ее лицо выражало беспокойство.
— Ни в чем?
Люк отдернул руку.
— Порядок.
Тогда женщина крепко схватила его за запястье и заставила разжать пальцы, чтоб осмотреть красное пятно на его ладони.
— Ничего себе порядок. Вы обожглись.
Люк насупился, но неохотно покорился ей. Он ежился от легкого прикосновения ее руки, наблюдая, как нежные пальцы скользят по подушечке у основания большого пальца. Его мучили нестерпимое удовольствие и боль.
— Все обойдется, — сказала Сидни.
Люк пытался вспомнить, когда о нем кто-то беспокоился. Давненько. Даже его мать была слишком поглощена собственной болью, чтоб волноваться о своем единственном сыне. У него сжалось сердце, когда он взглянул на озабоченное лицо Сидни. Это нежное прикосновение ее руки, деликатное и настойчивое стремление помочь ему…
— У вас есть горошек?
— Горошек? — Он заморгал глазами.
— Замороженный, — уточнила Сидни. Она потащила его к холодильнику и открыла дверку морозильника.
— Что вы делаете? — Его возглас прозвучал слишком резко. Люк и сам это заметил. Он не желал ничьей помощи. Это он всегда помогал: сначала матери, а теперь Эмили. Ему стало не по себе, и Люк скрыл свою неловкость за раздражением: — Вам вдруг захотелось горошка?
