— О Боже, да ведь я не одета как следует, и волосы в беспорядке! — Жанна кинулась к туалетному столику, схватила гребень, тут же уронив его от волнения.
— Пожалуйста? — Фарима, улыбаясь, показала на банкетку и жестами объяснила, что хочет причесать Жанну. Потом подняла гребень и вложила ей в руку серебряное зеркальце с ручкой в виде обнаженной богини. Жанна безропотно подчинялась мягким прикосновениям девушки, а когда наконец взглянула в зеркало, то увидела, что волосы ее приведены в порядок и отливают шелковистым блеском, а легкие мазки крема и пудры скрыли следы недавних слез под глазами.
Она благодарно улыбнулась, и довольная Фарима достала из резного гардероба платье нежной расцветки, сшитое из цельного куска материи, и пару туфелек без каблуков, со слегка загнутыми носками, — бабушей, как их называли здесь. Жанна молча позволила, чтобы ее одели. «Ничего не скажешь, приятно, когда тебя обслуживает молодая девушка, такая мягкая и послушная, — подумала она. — Понятно, почему восточные мужчины имеют целые гаремы». Здешние женщины обладали даром смягчать напряжение, создавать гармонию и покой, а Жанна сейчас нуждалась именно в спокойном расположении духа. Ведь принцесса впервые приглашает ее к себе и будет, конечно, задавать вопросы, отвечать на которые нужно с ясной, холодной головой.
Она поднесла руку к горлу и ощутила биение собственного сердца. На светлой коже, как напоминание об ошибке, сверкнул изумруд. Расширившиеся глаза девушки выдавали ее волнение и тревогу. Что делать, что говорить, если принцесса напрямик спросит, любит ли она Рауля? Притворяться Жанна никогда не умела и, кроме того, хорошо знала: что утаить что-то от женщины гораздо труднее, чем от мужчины. Принцесса Ямила проницательна и просто интуитивно поймет, что такая одинокая девушка, как Жанна, у которой в целом свете — никого нет, не может не влюбиться в красавца Рауля, чьи мужественность и благородство сродни древнеримским, а высокомерие скрывает цельный характер.
Фарима дотронулась до руки Жанны. Девушка с трудом выдавила в ответ улыбку, и они вместе вышли из комнаты, направившись в апартаменты принцессы. Кожаные подметки бабушей слегка постукивали по изразцовому полу. Этим мягким, как пух, восточным шлепанцам здесь отдавалось предпочтение перед европейской обувью. Сквозь кованые завитки оконных переплетов пробивалось солнце, рисуя на полу и стенах кружевные узоры; за спиной остался фонтан, заросший золотой кассией.
Наконец, они остановились перед дверью с выведенной над ней затейливой вязью надписью, по всей видимости, строкой из Корана. Дверь была открыта в знак того, что принцесса готова принять гостью. Жанна помедлила и вошла, вздрагивая и сжимаясь, как котенок.
Ноги ее сразу утонули в мягком восточном ковре. Пахло апельсиновым цветом и розовой водой, над головой тихо урчал вентилятор, отбрасывая мечущуюся тень на стены цвета слоновой кости. В гостиной, богато меблированной диванчиками, маленькими столиками с инкрустацией перламутром, кедровыми ширмами, прихотливыми светильниками-поставцами, стояла приятная прохлада, живописные миниатюры кисти старых мастеров, изображающие охотников в пустыне или влюбленных на берегу пруда, украшали простенки, обшитые деревом ценных сортов.
Комната была так же экзотична, как и сама принцесса, надевшая на сей раз baracan из мягкого серебристого шелка. Тяжелые серебряные серьги подчеркивали ее хрупкость; при первом же взгляде становилось ясно, от кого Рауль унаследовал свои дивные глаза, такие живые, бездонно черные, с мерцающим в глубине затаенным пламенем.
Принцесса протянула вперед руку, кольца надменно вспыхнули, словно приказывая Жанне сесть рядом с их хозяйкой. Девушка подчинилась и оказалась во власти черных глаз, таких же, как у Рауля, внимательно разглядывающих ее, проницательно примечающих все: и юное напряженное личико посетительницы, и ее нервно стиснутые руки, и аккуратную прическу.
— Надеюсь, вы не боитесь меня?
Какой удивительно глубокий голос у такой хрупкой женщины, — подумала Жанна.
— Я волнуюсь, принцесса, — призналась она. — Дон Рауль уже рассказывал вам обо мне, и мне кажется, мое пребывание здесь ставит меня в такое двусмысленное положение, что я просто не знаю, как себя вести.
— Успокойтесь, дитя мое, вы ведете себя прекрасно — за исключением, правда, одного момента, о котором я и хотела поговорить. Но сперва нужно освежиться. Хотите мятного чая или лимонаду? А может быть, миндального молока?
— Пожалуй, лимонаду.
Принцесса улыбнулась, словно предвидела именно этот ответ, и хлопнула в ладоши. Тотчас появилась Фарима с гравированным медным подносом, на котором стоял графин лимонада со льдом, высокие узкие бокалы с серебряным ободком и серебряный кувшин с чем-то, похожим на сливки.
То было миндальное молоко, которое Фарима налила в бокал и подала принцессе. Потом эта стройная девушка в шелковых шальварах, преданно глядящая на свою госпожу, налила лимонаду Жанне и исчезла так же бесшумно, как и появилась. Жанна давно уже знала, что за властностью и горделивостью принцессы скрывается добрая, великодушная натура и слуги обожают ее. Принцесса сохраняла доброжелательное и величавое спокойствие, а Жанна тревожилась, как бы не пасть жертвой ее обаяния. Нужно быть настороже, иначе и оглянуться не успеешь, как признаешься в любви к Раулю, а принцессе, видимо, только этого и надо, чтобы заставить его жениться. Воспитанная в восточных традициях, она, пожалуй, ни на секунду не усомнится, что задача жены — любить и подчиняться, и этого достаточно ее Раулю для покоя и счастья.
— Прошу вас, Жанна, попробуйте вкусное печенье. Мы его называем «газельи рожки». Это — хрустящие слоеные рогалики, начиненные кремом с орехами. Рауль очень любит сласти.
Щеки Жанны чуть порозовели, она взяла печенье и съела его над салфеткой, чтобы крошки не падали на ковер. В самом деле, восхитительно. Интересно, как бы отреагировала Милдред Нойес, если б увидела сейчас свою бывшую машинистку за приятной беседой с настоящей принцессой. Жанна улыбнулась, и темные глаза принцессы немедленно заметили эту улыбку. Может, она восприняла ее, как мурлыканье бездомного котенка, перед которым поставили блюдечко сметаны?
— Рауль рассказал мне, что вы совершенно одиноки. Как же, наверное, трудно не иметь никого рядом. Должно быть, вы потому так замкнуты, правда?
— Я… мне кажется, принцесса, что одних одиночество заставляет искать дружбы, а других — наоборот, избегать ее.
— А вы немножко побаиваетесь людей? Может, вас когда-нибудь обижали друзья, воспользовавшись вашей привязанностью? И вы подобно улитке хотите укрыться в раковине, опасаясь, что любовь доставит вам новые страдания?
— Я знаю, жизнь надо встречать лицом к лицу.
— Жизнь — да. Но мы с вами поговорим о любви. Вы считаете моего внука красивым?
— Оба ваших внука кажутся мне очень привлекательными.
— Вам нравится Ахмед?
— С ним легко.
— У него более легкий характер, чем у Рауля, вы не находите?
— Да, в некотором отношении.
— Вот это меня и интересует. Почему вам с Раулем так трудно, что, находясь в его обществе, вы все время словно хотите убежать и спрятаться? Он сказал, что Хойоса сбежала от него. Какая чепуха! Еще школьницей, веселой и хорошенькой, она глаз с него не сводила. Я и надеялась, что они вырастут, полюбят друг друга и поженятся. Но Рауль очень своенравен. Он, конечно, выполняет некоторые мои желания, но далеко не все.
Принцесса рассеянно коснулась массивного серебряного браслета на запястье, выполненного в таком же тонком восточном вкусе, что и все окружающие ее вещи. Они словно соответствовали ее характеру и уму.
— Так скажите же мне, прошу вас, отчего вы так холодны с Раулем?
— Да я просто по своей натуре сдержанна… — Голос Жанны дрогнул: беседа начинала принимать опасный оборот.
— Такую сдержанность здесь не поймут, дитя мое. Пылкие чувства — они как солнце: в его тепле и свете все сияет и цветет, а зайдет оно или закроется тучами — и мы уже дрожим. Ты избегаешь мужчины с
