грешен, и меня это волнует», - сказал он.
***
У Факера были свои отношения с Богом. Как и большинство русских, он предпочитал держать их при себе, всё было между ними. Сам институт Церкви он считал тоталитарным. Католическая церковь была отдельным фашистским государством, причём, более кровожадным, чем самый радикальный исламский фундаментализм, а православная – сама по себе интегрированная в государственную систему, готовую пляс хоть под дудку монархии, хоть – Иосифа Сталина, но с большим удовольствием – на жирных либеральных корпоративах. Само определение Бога, как некой вполне реальной фигуры, уже само по себе было фашизмом, воспетым преклонением перед ницшеанским Сверхчеловеком. Любая религия несла в себе Любовь. Даже расистский по своей сути иудаизм проповедовал любовь к одной – еврейской – расе. Любовь же, в отличие от тоталитаризма, не предполагает принуждения, любовь – это внутренние убеждения, сила воли и твёрдость характера, ваши человеческие качество, ибо любовь отличает людей от зверей. И если государственный тоталитаризм был необходим для защиты и развития общественных институтов, то есть – каждого из нас, независимо от социального или еще какого-то статуса, то принуждение к любви в отношении Церкви и Бога были недопустимы, и вместо того, чтобы быть проводниками между людьми и Господом, попы и прочие лишь отталкивали народ от Всевышнего, бросая страну в смуту безбожия, результатом которого становилась глобальная деградация человека. Поэтому Бог был для Факера не попами и не храмами, именуемыми Господними домами, Бог для него был любовью, его внутренними убеждениями, следовать которым он старался, впрочем – не всегда успешно, что злило его. Успокаивало Факера лишь одно – понимание того, что это в нём говорит совесть.
Ещё с раннего детства он пытался с ним говорить. На глазах маленького Факера рушилась огромная страна, с прилавков враз исчезла еда, а во дворах – собаки и голуби. Всё это было ему непонятно. А ещё, как ему тогда казалось, а потом, с появлением Интернета, он смог проверить свои догадки из открытой статистики, - очень часто начали умирать люди. Намного чаще, чем прежде, хотя на 1980-е пришелся глобальный мор многих ветеранов Войны. Угрюмые похоронные марши играли в их тенистом дворике из пятиэтажных едва ли не каждый день. Как правило, об очередной смерти он узнавал уже постфактум, когда снизу до него доносился знакомый мотив в исполнении духового оркестра.
Ещё в первом классе, в рамках урока музыки им играли вторую сонату для фортепьяно Фредерика Шопена, под которую похоронили и самого поляка. Всегда подвыпивший учитель, поразительно похожий на помесь молодого Лёни Якубовича и Валерия Газзаева, постоянно таскал с собой огромный баян. В школе платили копейки, поэтому он активно подрабатывал на стороне, в том числе – и на похоронах, и когда ему наливали – мог сбацать любой мотив на раз-два. По расписанию урок музыки был у них каждую среду, однако учитель появлялся в школе не чаще раза в месяц. Директор смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что замены ему всё равно не найти. Справедливости ради стоит добавить, что, таки осчастливливая детей своим появлением, усач-баянист, находясь уже с утра под градусом, обрушивал на них всю свою нереализованную экспрессию, играя им и «Катюшу», и «Машину времени». Однажды, поверив, что смог научить семилетних детей музыке, он раздал им нотные листы, потребовав от каждого набросать какой-нибудь мотив, предварительно его придумав. В том, что маленькие еврейские девочки, - а других его в классе не было, да и вообще он был тут едва ли не единственным гоем, - справятся на отлично, маленький Факер и не сомневался. Зато в отношении себя - был преисполнен сомнениями. Писать музыку, в отличие от составления текстов – прозы или стихов, - казалось ему чем-то божественным, а тут ещё эти маленькие еврейские девочки, корчащие из себя богоизбранных. Всё это начинало его бесить. Маленький Факер тяжело вздохнул, и принялся наугад расставлять ноты, молясь Господу, чтобы незамысловатый мотив, звучащий в его голове, каким-то чудом перенесся на бумагу. Читая его «работу», учитель побагровел, шумно скомкал нотный лист, и выбросил его в мусорную корзину.
«Это чудовищно», - сокрушался он, строго глядя на маленького Факера, в то время как маленькие еврейские девочки подленько хихикали у него за спиной, получив очередные пятёрки в аккуратные дневнички.
Повзрослев, он ужаснулся, поняв, насколько всё это травмировало его психику. Его окружала смерть, и это способствовало тому, что маленький Факер ужасно боялся её с самого детства. То есть, он постоянно думал о ней, и пытался придумать какое-то оправдания для самого себя, убеждая, что конца не будет, что все умрут, а он – останется.
Когда всё ёбнулось, народ в массовой истерике озаботился религией и стал на американский манер ходить по выходным в церковь, завесив всё вокруг – от «Жигулей» до кухни – иконами и распятиями, - маленького Факера едва не запихнули в воскресную школу. Мало того, что поп заставлял записывать за ним какую-то, как ему казалось, околесицу, так ещё он и пропустил свои любимые мультфильмы – «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Бабушка же – старая маразматичка, - не сумела совладать с японским видеомагнитофоном, купленным отцом ещё в начале 1980-х по цене автомобиля, так что, по возвращении домой, вместо кассеты с записанным мультиком его ждала борода.
«Я до сегодняшнего дня не пропустил ни одной серии!» - выпалил маленький Факер злобно, объявляя бойкот и воскресным занятиям, и институту церкви.
Уже в юности, в студенческие годы, на фоне безбожных 1990-х, зачитываясь постмодерном, Генри Миллером и «Заратустрой», Факер в один прекрасный момент понял, что всё это сводит его с ума, а идеология социал- дарвинизма, убивает в нём Человека, и возвращая Зверя.
Пришел момент, и он отторг всю эту муть и слизь, приняв Бога как любовь и человечность, но оставшись безмерно далёким от церквей и попов.
И вот сейчас, глядя на лощёного сытого попа, на губах которого ещё, казалось, поблёскивал свиной колбасный жир, которым наверняка закусывалась рюмка, а то и вторая водки, Факер чувствовал отвращение.
Да, у него были проблемы. Да, он хотел о них поговорить, но с Господом, а не с этим ублюдком.
«Впрочем, и тот меня вряд ли услышит», - подумал Факер хмуро, развернулся и пошел к выходу, радуясь, что ему удалось немного согреться.
***
Дождь вновь прекратился, и Факер был не прочь чуть пройтись, благо идти оставалось всего ничего, да вот только сирые и убогие, в чей уклад он влез столь бесцеремонным образом, теперь собрались у входа в церковь, вооружившись палками и перьями, впрочем, не решаясь переступить порог дома Господнего.
Немного протрезвев, глядя на окружающую его действительность критически, то есть – адекватно, он понял, что высовываться сейчас – не лучшая идея, и принялся листать записную книжку мобильника, пытаясь вспомнить имена пацанов среди сотен людей, многие из которых навсегда остались в прошлом, и не были удалены лишь из-за тогдашнего неумения рвать отношения.
Наконец, ему удалось дозвониться до кого- то.
«Мы спим», - ответил кто-то.
На заднем плане действительно было абсолютно тихо, как бывает только в абсолютно пустых помещениях, или там, где действительно спят, поэтому Факер не чувствовал себя наёбанным. Только вот оттого, что пацаны спят, а не бухают или курят в нычку, ровным счётом ничего не решал.
Факер вкратце изложил так и не опознанному товарищу ситуацию.
«Пошли их на хуй», - ответил тот, будто издеваясь над ним.
«Ты, блядь, гонишь – у них дерьмо», - прошипел Факер, едва сдерживаясь от негодования.
Его оппоненты продолжали толпиться всего в нескольких метрах, поглядывая на него весьма недвусмысленно.
«Ты преувеличиваешь», - зевнул невидимый голос, кладя трубку.
Факер тихо выругался и оглянулся. За его спиной стоял поп, глядя на него тепло, но с укором.
«Сквернословишь», - сказал он тихо.
«Извините», - бросил Факер сухо.
Священник отпер двери церкви и вышел к черни.
«Следуй за мной», - позвал он Факера.
Тот неуверенно ступил следом, буквально чувствуя, как это отребье вот-вот искромсает его на куски.
«Кто простит, тот будет прощён. Простите его и вы», - сказал он калекам да нищим.
Те расступились, не глядя на Факера, обратив свои зачарованные проникновенные взоры на попа.
«Ступай», - сказал он Факеру, и тот пошел через разошедшихся сирых и убогих, продолжающих сжимать тяжелое дубьё и холодную сталь, зловонно и зло дышащих на расстоянии одного удара.
Чернь осталась позади, и Факер с трудом преодолел желание ускорить шаг, дабы скорее покинуть это место. Он коротко оглянулся – поп что-то неслышно вещал своей пастве, а та слушала его, не отрывая глаз, позабыв о своём недавнем обидчике.
Он задрал уже почти трезвую голову, яснеющую от снизошедшей к нему невесть откуда божьей благодати, всматриваясь в небо: едва теплое весеннее Солнце безвозвратно разогнало тучи, улыбаясь ему и подмигивая.
Факер радостно глотнул воздуха в ответ, и вышел за врата.
