втаскивали ее на деревья, куда ей в жизни бы не влезть самой, а уж там, в штабе на ветке толстой ивы все были равны в важной серьезной беседе. Пожалуй, здесь она даже выигрывала: про индейцев и мушкетеров эта девчонка с рыжими косичками знала куда больше пацанов. Известное дело, в кино показывают не все, а она порой проговаривалась и о том, чего не пишут в книжках.
Еще год или два: она пошла в школу. Ходила, как смеялись учителя, по принципу: месяц пишем, два в уме. Книжная девочка легко справлялась со школьными учебниками. Месяца за четверть вполне хватало, чтобы получить четвертные отметки, а вот завести друзей в школе она не успевала. И не сказать, чтобы ее доводили или задразнивали: просто сама она так и не успела разобраться в премудростях школьной жизни, и вскоре стала классной диковинкой – пожалуй, даже любимой, но уж точно не своей. Ребят можно понять: что прикажете делать, когда стайка мальчишек решает забросать девчонку снежками, а рыжая шмокодявка в клетчатом драповом пальтишке, вместо того, чтобы с визгом удирать, бросает на землю портфель, подхватывает снежок и, развернув тощие плечики, пискляво декламирует: «Все на одного, синьоры? Ну что ж, вперед, если не боитесь замарать вашу честь!». Признаться, с честью у пацанов оказалось все в порядке, ни один снежок не полетел ей в лицо, но с того раза в классе пошел слух, что рыжая – бешеная, и лучше держаться от нее подальше.
Двенадцать лет она сходила с ума от головных болей и общего непонимания происходящего. В то, что от чужой боли кому-то может быть хорошо, поверить было невозможно. Совсем. Но на ее глазах люди, не книжные, а живые, то и дело причиняли друг другу боль. На попытки понять уходило столько сил, что она опять свалилась всерьез и надолго. Уйма свободного времени. И высокие ворота, сложенные из множества книг.
Королевская стража не взяла ни единого заложника: поселок был пуст. Но возвращаясь обратно разъяренные неудачном рейдом солдаты наткнулись на местного мальчишку – не деревенского, а из вездесущих, а значит, и всезнающих степных бродяг. Мальчишку прихватили с собой.
Если бы пришельцы из-за моря хоть немного понимали жизнь на степном материке, им следовало бы порадоваться, что селяне успели уйти. Смирись они тогда, король еще много лет мог бы считать себя властелином далекой равнины. Когда отряды стражи словно ветром сдуло в море вместе с грозными башнями, тот упрямый офицер, быть может, еще успел пожалеть, что приказал пытать двенадцатилетнего мальчишку. Но блестящий стражник слишком презирал дикую землю, чтобы интересоваться ее обычаями. И Рэд, лежа в камере и бессильно поскуливая от боли, с надеждой ждал обещанного к рассвету расстрела.
Когда снаружи прозвучали голоса и резко лязгнул засов, он только чуть повернул голову – и удивился. Паренек в мундире корнета стражи был немногим старше его самого. Нет, старше конечно, но ненамного. Лет пятнадцать-шестнадцать. Красавчик в мундире с привычной властностью отослал сторожа и наклонился к лежащему.
– Попробуй не орать.
Присев, он за руки втащил изломанное, сочащееся кровью и сукровицей тело Рэда к себе на плечо, придержался за склизкую стену и, разогнув колени, понес к воротам башни.
Табуны вольных скакунов никогда не подходили к башням на расстояние выстрела, но боль они чувствовали издалека и по самой своей природе не могли отказать в помощи. Рыжий конек, никогда не позволивший бы себя взнуздать, сам выбрал место, где раненого легче было усадить ему на спину. Но тут Рэд как видно, опамятовался и принялся отбиваться, вцепившись в спасителя пальцами уцелевшей руки.
– Ты со мной!
– Нет. Я вернусь
– С ума сошел! И что с тобой сделают?
– Это не так уж важно. – корнет поморщился. – Я сделал то, что велела честь, а теперь исполню долг. Я давал присягу и отвечу за то, что сделал.
– Черта с два ответишь! Тогда тащи меня обратно, понял!
Переругивались шепотом: один от слабости, второй – от страха потревожить дальний пост: часовых у ворот корнет сумел отослать – там стояли солдаты его роты.
–Ты понимаешь, что это самоубийство?!
– Я все равно не мог бы жить, если бы у меня на глазах убили ребенка.
– Сам ребенок! А я смогу?
Долго состязаться в благородстве не приходилось, но маленький упрямец, когда старший попытался силой усадить его на коня, нарочно скатился на землю, наверняка добавив себе сломанных костей. И тогда корнет предложил жребий.
– Но только условие: уж кому достанется длинная травинка, тот пусть живет, пока может – без дураков. Слово?
– Слово…
Рэд так никогда и не узнал наверняка, честно он вытянул длинную или старший мальчишка ловко воспользовался темнотой и тем, что у него мутилось в глазах. Но доказательств не было, и корнет, снова взвалив его на коня, привязал своим шарфом, а потом и хлопнул рыжего конька по крупу:
– Вези к людям, друг!
Конечно, на геологический ее не взяли- с таким-то букетом диагнозов. Брат-геолог давно закончил институт и жил далеко, а она пошла в педагогический – извечное пристанище недотеп и романтиков.
Она была на втором курсе, когда маму разбил паралич. Дежурили в больнице по очереди – семья была большой и дружной, да и друзей у мамы хватало. Врачи осторожно готовили их: «После таких инсультов не встают», но мама встала – на полупарализоанной ноге и с мертвой рукой. И тут, как раз когда дома она была не просто нужна – необходима – ее прихватило так, что и в больнице долго не могли привести сознание. Потом навалилось все сразу. Мамина болезнь – конечно, это из-за нее. Сколько сил на нее потрачено. И брат уехал. И сама она ни на что не годится… Она всем запретила ее навещать, лежала на койке, свернувшись в клубок. И слушала, как к голове подступает черная вода.
Таблетки назепама медсестры раздавали свободно – чтоб страдающие бессонницей больные ночью не будили. Она лежала месяц, и все это время копила – еще сама не зная, зачем. Когда пузырек наполнился, приняла все сразу, удрала с отделения в парк, забилась под кусты. Вспомнила, что должно быть стыдно, но стыдно не было: стало спокойно и мирно. Она полежала минут десять и вырубилась.
И услышала:
– Без дураков! Слово?
Слово…
Оказалось, она проспала двое суток. Забавно, что никто ничего не заметил: она подгадала на выходные, обхода не было, а соседки по палате решили, что она моталась домой и прикрыли, как могли. Еще три дня в голове был туман, и ее шатало от стенки к стенке, а потом она сказала врачу, что выписывается. На свою ответственность.
Слово есть слово – где бы ты его не дал.
Жить куда труднее, чем умереть, но надо было учиться.
Нельзя сказать, что в жизни не было радостей. Из школы пришлось уйти – учителям не прощают пропусков по болезни – зато из нее вышла недурная гувернантка. С утра, когда отец был на работе, она сидела с мамой, а вечером бегала по урокам. Летом они с папой отпускали друг друга на месяц. Она попробовала турпоходы, поняла, что держит группу, и стала ходить одна. Однажды набрела на археологов. Ее накормили, дали подержать лопату – и с того года она не пропускала ни одного полевого сезона. А вот с любовью не сложилось. Поняв, что ее силенок не хватает даже на самый нежный секс, она в первый раз в жизни попросту прогнала от себя человека. Из чистого эгоизма: слишком много ей уже приносили жертв, чтобы она могла принять еще одну.
В ее мире, на планете Орано, детей рождал лес. Люди, как и все живые твари, подбирали тех, кого приносила им чаща. Земля была устроена иначе, но…
Она выкинула справку об инвалидности, подменила карточку в поликлинике, и через два года у нее был сын. «Как с куста!» - смеялась она на вопросы удивленных друзей. Теперь работу приходилось брать на
