— Нет, — сразу ответил Бэм-старший. — Он боится, конечно, разоблачений, но не настолько, чтобы впасть в отчаяние и идти у нас на поводу. Магистрат может простить ему прелюбодейство, но не простит соучастия в мятеже, зачем ему рисковать шкурой? И вообще, он — законченный негодяй.
— Тем более, что и судьба Гарди уже не зависит от него, — добавил Симменс.
— С ним ясно, — резюмировал Глюк. — Вот что беспокоит: операция «Вестник» началась раньше, чем планировалась. Как теперь наш план?
— Останется в силе. Мы уже не можем влиять на решения вестников.
— Ребята в подвале опередили события. Большая удача, — улыбнулся Симменс.
— Не хочу вас огорчать, но победа их нам ничего не дает, кроме моральной поддержки. Более того, если мы им не поможем, то они умрут от голода — пояснил Тонни.
— Наша главная ставка — не узники в подвале СБ, а вестники в зонах. Мы должны обеспечить им захват промышленного пояса. У вас все готово, Глюк?
— Все, что планировалось, будет сделано. Я останусь на ночь на электронном заводе.
— Что мы можем предпринять в Центре? — снова задал вопрос Бэм-старший, обращаясь к Канапу и Симменсу.
— Пока ничего, — ответил Канап. — Будем ждать развития событий и действовать по обстоятельствам.
— Хорошо бы попасть в аппаратную СБ и поковыряться в компьютере связи, — заметил Симменс.
— А еще лучше захватить Бергмана со всеми его секретами по Машине, программам «Ноль» и «Пуск», — усмехнулся Глюк. — Тогда ситуация максимально упростилась бы.
— Эту сволочь и убить нельзя, — со злостью сказал Симменс. — А то я давно задушил бы его собственными руками при первой же возможности. Ради того стоит пожертвовать и своей жизнью.
— Вы правы, Симменс, стоит. Убить Бергмана — значит, совершить святое дело. Но без него Машина сойдет с ума, и мы будем умирать очень долго и очень страшно. Другое дело — прижать его к стене безвыходными обстоятельствами и вышибить из негодяя все, что нам нужно.
— Нейтрализация Бергмана — это полная победа, — стукнул по столу кулаком Канап.
— Не совсем так, конечно. Кроме Бергмана есть еще Херст, Вольф, другие члены Магистрата, тверда стоящие на таких же позициях, сама СБ. Врагов у нас более чем достаточно, — вздохнул Бэм-старший, — но нейтрализация Бергмана самое сложное…
— Не могу простить себе, что я потратил много лет впустую, мечтая нейтрализовать Бергмана, мне так и не удалось вывести из строя пусковые механизмы программ «Ноль» и «Пуск». Это была тайна, известная только Бергману. Я никогда не говорил вам о своем прошлом… — Глюк разволновался. Лицо его порозовело, блеклые глаза повлажнели, стали яснее.
— Моя трагедия началась гораздо раньше, чем вырос Город. Вы не знаете, что здесь было с самого начала, — повел он рукой вокруг. — Огромная мрачная пустота внутри гранитной скалы. Мы строили Город пять лет, первые три из которых прожили в скафандрах, потому что воздух нам подавался с поверхности. Когда я говорю «мы», то имею в виду проектировщиков и инженеров, руководивших всеми работами на объектах, и самих строителей. Никто из нас не работал по своей воле. Отказаться невозможно: так как нас предупредили, что тогда наверху будут уничтожены наши семьи, родственники, друзья. Сколько людей погибло здесь и каких, пока Город стал Городом! — Глюк достал из кармана платочек и поднес его к глазам. Рука его дрожала. — Так что у меня более чем достаточно оснований ненавидеть Бергмана и то, что он олицетворяет. Я счастлив хоть тем, что, не ведая благих последствий своих действий, не доставил в Город нового бурильного оборудования. Тогда я и знать не знал о программе «Пуск».
Мы очень много бурили. Ведь здесь сплошной гранит. А нужны были шлюзы для сообщения с поверхностью, коммуникационные полости под Городом, да и внутренние стенки оболочки нуждались в большой обработке. Разве они были такими гладкими?
Много раз меняли мы буровое оборудование, выбрасывая старое в океан. Так поступили и в последний раз. Я должен был принять транспорт с новым оборудованием, но тут на входном шлюзе случилась авария. И я решил подождать, пока ее устранят, хотя мог, конечно, если б была крайняя нужда, но все буровые работы к тому времени закончились. Потом в Городе появились вы, — обратился Глюк к Бэму-старшему и Канапу. — Затем… — Глюк махнул рукой, — когда нас тряхнуло, когда все здесь закачалось… Вы сами пережили ужасные мгновения… Но Город уцелел, чему я не перестаю удивляться. Так Бергман остался с одними перфораторами. Будто сама судьба подсказала мне тогда… Я отказался от членства в Магистрате, от работы. Мне уже нечего было терять.
Пока я бездельничал, специально отобранная группа инженеров, оказывается, монтировала пусковые механизмы программ «Ноль» и «Пуск», эстакаду и желоб для последней. Бергман лично руководил работой группы. Когда инженеры сделали свое дело, их уничтожит — всех до одного. Правда, один из них незадолго до своей смерти намекнул мне о программе «Пуск», о ракетах, которые были уже на месте. Не представляю себе, как их завезли в Город и как я мог не знать об этом! Да, Бергман уничтожил самых талантливых инженеров по монтажу сложнейшего электронного оборудования.
— Мне подобный факт неизвестен, — тихо отозвался Бэм-старшпй. — И о программах мы узнали потом от самого Бергмана.
— Да, он старался обезопасить себя со всех сторон. Но если о программе «Ноль» он говорил правду, то программой «Пуск» вот уже четверть века морочит голову инженерам, что это программа их эвакуации на поверхность, и инженеры верят, потому что без надежды жить нельзя. Но я-то знал, что за ней стоит. Я сам пошел к Бергману на поклон и попросился на работу. Унизился. Он простил мне строптивость, потому что знал: никто лучше меня не организует инженерное обслуживание промышленного пояса — моего детища. А я унизился, чтобы не позволить Бергману совершить свое последнее преступление против людей. Я затаился так глубоко, был таким тихим и покорным, что Крайт, наверное, думает: нет в Городе инженера безобиднее Глюка. Но что может сделать одиночка, будучи на глазах у агентов? Ничего. Так, кое-что удалось нащупать, и все. Будь у меня хоть какая-то свобода действий. Я прожил эти годы, как сумасшедший мечтатель, одержимый неосуществимой целью. Потому я и раскрылся Канапу сразу, что устал бороться в одиночку… Простите мне длинное отступление, господа, но вы должны знать, что такое Глюк. И я хочу спросить у вас… — Глюк встал и уперся ладонями в стол. — Хочу спросить у вас, господа. Очень скоро перед нами наверняка встанет дилемма: либо победа наша, и Бергман запустит программу «Ноль», если мы своевременно не нейтрализуем его, либо поражение и, спасая себя, мы отступим, а Бергман осуществит программу «Пуск». Говорю «мы» потому, что без нас вестники не вынудят его принимать решение по нулевому варианту. Так что вы изберете, возникни такая ситуация? — Глюк выпрямился, заложил руки за спину. Взгляд его был устремлен на хозяина кабинета.
— Спроси вы меня раньше, — медленно заговорил Бэм-старший, — когда я еще помнил о своих миллиардах и о власти, которую они давали, я выбрал бы программу «Пуск». Мне так хотелось отомстить и хоть что-то вернуть из потерянного. Но сейчас, — Бэм-старший посмотрел на сына, — когда я понял, что нет на земле ничего дороже жизни, я выбираю программу «Ноль».
— Но она несет нам смерть, — заметил Глюк.
— Да, смерть, — подтвердил Бэм-старший и снова посмотрел на сына, — но нас так мало по сравнению с теми, на кого нацелена программа «Пуск». Вы думаете, почему я изменил Магистрату, а вернее, самому себе? — поправился Бэм-старший. — Совсем не в расчете на прощение, отпущение грехов. Я достаточно совершил преступлений перед людьми, чтобы рассчитывать на их снисхождение. Я выбираю программу «Ноль», потому что не хо-чу, — по слогам произнес последнее слово Бэм-старший, — быть пособником еще одного, самого тяжкого из всех известных мне преступлений против людей. Я потому изменил самому себе, чтобы вырвать у Бергмана страшное жало, направленное против планеты.
— Вот! — вскинул руки Глюк. — Вы сказали самое главное: вырвать у Бергмана страшное жало, направленное против планеты! Другой цели у нас и быть не может.
— Он, как скорпион, может убить не только нас, но и себя, — сквозь зубы с ненавистью сказал Канап. — Конечно, я тоже не соглашусь с программой «Пуск», как и Бэм. Надо было оказаться заживо погребенным здесь, чтобы понять всю бессмысленность, весь ужас пути, по которому мы шли вслед за Бергманом и ему подобными. Если бы не Бэм и его оптимизм…
Канап мог бы сейчас высказать то, о чем они часто говорили с Бэмом, что жило в них тяжким
