Почти так же живет суслик. А вот мыши впадают в спячку только в очень суровую зиму, да и то лишь на короткое время. При первой возможности они вылезают из укрытий и, проделывая ходы под снегом, вредят посевам. Самые смелые из них, богатыри, забираются даже на верхушку снежных сугробов. Это почти самоубийство, ведь зимние хищники считают мышиное мясо самым изысканным блюдом. На мышиный писк галопом мчится лиса, охотно извлекают из снега дерзких героев и крылатые рыцари.
Соням такие опасности не грозят: эти мелкие грызуны, оправдывая свое название, спят с октября до апреля, укрываясь в древесных дуплах, расселинах скал, заброшенных птичьих гнездах, которые тщательно готовят к зиме. Они немногочисленны, предпочитают жить в лесу и тщательно избегают людей, так что человек редко встречается с ними.
Но тем лучше нам знакома белка, искусная прыгунья с пышным хвостом, однако любим ее мы напрасно. Там, где много белок, больших любительниц до птичьих яиц и птенцов, исчезают певчие птицы. Откровенно говоря, эти разбойницы с кисточками на ушах — самые заурядные грабительницы гнезд и птичьи убийцы. Им, разумеется, нужны и витамины, поэтому они охотно едят фрукты, орехи и лесные, и грецкие, желуди, древесные семена и кору. Из-за своего непоседливого характера белки не могут долго спать и только в студеный мороз лежат в удобных, выстланных травой гнездах, которые делают сами или арендуют навечно у больших птиц. Их тоже отличает страсть к накоплению, но, разделив свои запасы, они держат их в разных дуплах. Скаредность их безгранична, а память коротка, поэтому они порой забывают о некоторых кладовых, и запасы в них так и остаются неиспользованными или достаются другим.
Но пока еще осень. Только еще прилетели дикие гуси; в поле по бороздам еще бегают юркие мыши и суслики, к пущей радости ворон, пустельг, канюков; и хомяк еще только принимается замуровывать свои замок.
Карак с нетерпением дожидался ночи: в чужом месте его волновал непривычный шум. Недалеко была мельница, влажный ветерок доносил оттуда собачий лай, и в какой-то момент лис чуть не вскочил, хотя бегать при дневном свете — самая большая глупость. Но наконец солнце стало садиться, удлинились тени, и когда поблизости зашуршала мышь, Карак ее поймал.
— Даже ты пытаешься меня напугать?
Мышь не успела ничего ответить, да это и не требовалось. Облизав уголки пасти, Карак почувствовал, что раны его хорошо заживают. В его памяти возникли Мяу, камыши, и как только замигала первая звездочка, он пошел домой с намерением найти и съесть оставшиеся полкошки.
На лес уже опустился сумрак, и коричневые борозды нивы слились с зелеными всходами. Теплый пар с пашен уже улетучился, и ясное небо предвещало холодную ночь.
Карак вздохнул; добравшись до поля, где недавно паслись гуси, он даже прижался на минутку к земле: от следов исходил такой приятный запах. Этих больших красивых птиц там уже не было, но у лиса хранились приятные воспоминания о гусях, которые, подстреленные дробью, погибали вдали от воды. Дробь это не пуля, которая или убивает, или летит мимо. Заряд дроби — это сотня крупинок, и если он целиком попадает в дичь, она сразу гибнет, но если лишь частично, то через несколько дней она может и выздороветь. При попадании в сердце или голову, чтобы убить птицу, достаточно, конечно, и нескольких дробинок. Гуманный охотник знает, как далеко бьет его ружье, и не пытается ставить рекорды, посылать несколько дробинок в сердце или голову. Он знает также, что из большого заряда в дичь почти всегда что- нибудь да попадает и после жестоких страданий ее ждет гибель. Она сидит, скорчившись, мучается в морозную ночь, а бессовестный охотник в хорошо натопленной комнате за стаканом вина говорит:
—Смылся этот жалкий гусь, а ведь покачивался в воздухе.
Улететь-то он улетел, но недалеко, и лихорадочно блестящими глазами смотрит сейчас в ночь, в которой уже подкрадывается к нему смерть. И тут лиса, кладущая конец его страданиям, в сущности, является избавителем.
У Карака нет спасательных намерений. Он просто-напросто голоден. До остатков кошки еще надо добраться, и он вообще не уверен, целы ли они. Камыши знакомы и другим лисам, которые разделяют его точку зрения, что птичка принадлежит не тому, кто ее выпускает, а тому, кто ее поймает. Хорошо зная это, Карак проявляет беспокойство. Но камыши преобразились, и нельзя очертя голову бежать в заросли.
«Ба, что так приятно пахнет?» — думает он. Ему не знаком запах жареного мяса, но без долгих раздумий он выкапывает из-под кочки большую обгоревшую жабу. По мнению жаб, самое подходящее место для ожидания весны — это кочка: на ней можно сидеть наполовину зарывшись в землю, наполовину укрывшись толстым слоем листьев. Что случится пожар, этого жаба знать не могла и поэтому спеклась в жару. Карак не стал ее за это порицать: с раздутым брюхом и чувством самодовольства приближался он к своей летней квартире.
—Рак-квик-квик, — затрещала вверху серая цапля и, оттолкнувшись ногами, покинула иву, где собиралась переночевать.
Карак в испуге прижался к земле, и сердце его тревожно забилось.
—Чтоб ты переломала свои ноги-спички, поганая воровка, похитительница рыб. Чтоб вцепилась тебе в шею большая сова, она давно уж, как я вижу… — распластанный на земле лис, у которого бешеное сердцебиение стало уже проходить, изрыгнул еще несколько проклятий в темноту, где скрылась эта выносливая птица.
Карак в сущности был прав, ведь цапли давно уже улетели, и только эта почему-то застряла. Она чуть не выклевала глаз Лутре, и непонятно, чего она тут дожидается. Может быть, у нее повреждено крыло, и она не решается пуститься в путь? Ждет самца, который где-то пропал, или предчувствует, что зима будет мягкой и нет смысла улетать отсюда? Кто знает, ведь цапля — суровая, скрытная птица, а возможно, она и сама не ведает, чего ждет. И отчего она испугалась, сидя в своей высокой спальне, ведь лису все равно туда не забраться?
Пока Карак приходил в себя, цапля устроилась на сухой ветке старого тополя. Взмахнув шелестящими крыльями, она сбила несколько листочков, и дерево встрепенулось. Задрожали оставшиеся листья:
— Чего тебе тут надо? Почему ты не летишь следом за другими цаплями ?
Но, глядя на безмолвную реку, она не отвечала. А потом слилась с ночью.
Карак обошел вокруг островка ракитника, где была его нора, и с бесконечной осторожностью пополз по старой тропке, ничуть не пострадавшей от огня под защитой склоненных над ней сырых кустов. В ночном воздухе не было никаких опасных запахов, и жажда доесть остатки кошки победила излишнюю осмотрительность. Мяу, конечно, лежала там, где ее оставили, и довольный Карак присел возле нее на корточки. Он ел не спеша: от каждого движения у него болела морда и нос был излишне чувствителен. Закончив ужин, лис осмотрелся по сторонам, словно в поисках пищи. Но сделал он это лишь по привычке, ведь под звездным небом вокруг него больше не было ничего съедобного.
