— Уй-уй! — скулил пес и вертел хвостом, давая понять, что ему больно.
— Не вопи! Это была выдра, и она тебя здорово тяпнула, вот все, что я могу сказать. Покажи свою морду. Тьфу ты! Как она тебя изукрасила!
Он принес тряпицу и пузырек с йодом. Обе собаки, не переставая вилять хвостами, одобряли его действия. Раненый Пират сидел, Марош стояла, и оба они не спускали глаз с рук хозяина.
—Держи вот так! Не отдергивай лапу, а то получишь! Поберегся бы лучше во время драки. Знаешь, дурья башка, сколько стоит шкура выдры?
Но пес из рода Вахуров не знал, сколько стоит шкура выдры, а также, что он дурья башка.
— Гав-гав, — тихо говорил он, крутя хвостом, что означало: «Я тут разнылся, но не обращайте, пожалуйста, на это внимания».
— Завоешь ты и погромче, — посулил ему мельник, и налил йода на тряпку.
Пропитавшись, она начнет жечь, но к тому времени операция будет закончена, и собака уже не сорвет пахнущей йодом повязки.
—И морда у тебя тоже в крови.
Подняв подбородок, Пират закрыл глаза, показывая своим видом: пусть, мол, все идет как положено.
— Ай-ай! — отскочил он в сторону, когда йод начал жечь лапу; Марош же стояла, виляя хвостом.
— Ишь какой нежный… Убирайтесь отсюда, — махнул рукой мельник и задул лампу.
Пирату очень хотелось сорвать повязку, но его пугал сильный запах йода.
— Сними ее, — скулил он.
— Иди ко мне, — подбадривала его супруга, толстенькая, пушистохвостая Марош, — я тебе как следует вылижу рану, а это самое лучшее лекарство. Но ткнувшись носом в тряпку, она отвернула морду. — Не могу, меня мутит. Что же нам теперь делать?
И обе собаки в пропахшей йодом лунной ночи уселись, не зная, что им делать.
Лутра тоже некоторое время оставался в нерешительности, потом нырнул в водоворот возле мельницы. Выплыв на середину реки, лишь там высунул он голову из воды.
На берегу и вокруг было тихо, точно ничего не случилось. Одно окно в доме, правда, словно открытый глаз, засветилось, но оттуда доносился только тихий голос человека. Лутра уже не был начеку, как прежде, и вся эта история с собакой его ничуть не занимала, но ему запомнилось, что приближаться к поленнице опасно, позади нее сидит пес.
На том месте, где вчера Лутра поужинал карпом, он опустился на дно, но ямка оказалась пуста: вспугнутые рыбы залегли в мягкую тинистую постель в другом месте. Он поплыл назад, отыскивая упавшую в воду крысу — на худой конец сойдет и она, — но ее уже далеко унесло течением. Его мучил голод. А на реке ни движения, ни всплеска. «Мирные» рыбы, такие, как карп, закопавшись в ил, отсиживались в своих зимних квартирах; они стали невидимыми, и теперь в воде сновали лишь хищники, тоже голодные, а лещи, уклейки и другие рыбешки спали. Но где? Вода еще не стала настолько прозрачной, чтобы издали увидеть спящую рыбу, а Лутра был так голоден, что ему не хватало терпения шарить по дну. Он переплыл на другой берег, где в мелководье среди кочек поймал недавно дикую утку, но и там никаких признаков жизни не было. Желудок выдры все сильней раздирали когти голода, и сверкающий ее взгляд остановился на стебле камыша, который и прежде был согнут, а теперь низко склонил к воде свою метелочку. Слившись с темными кочками, Лутра опустил веки, — ведь там, где блестит вода, в тусклом свете, словно лампа в запотевшем окне, мерцают и глаза, — и ждал, чем завершится бесшумное движение.
По непрочному мостику стебля шла землеройка, медленно и осторожно. Лутра был очень голоден, а землеройка была очень маленькая, всего лишь с большую мышь, ему на один зуб, однако и это добыча, и упускать ее не стоит. Землеройка живет сходно с выдрой, но дольше заботится о детенышах, и лишь зимой семья ее распадается. А поскольку в это время года кладовая с продуктами на реке была закрыта, она заходила в деревню и на мельницу. Нора у нее, как и у выдры, с двумя выходами, находилась на берегу.
Ее длинный, почти как хобот нос отличался прекрасным обонянием. Вот он принюхался, и метелка камыша стала подниматься, как шлагбаум при отходе поезда, что означало: выдающийся нос вместе с его обладательницей отступает назад.
Тут уже Лутра не вытерпел и одним рывком подался вперед. Но, почуяв его, землеройка прыгнула вниз головой в сплетение прибрежных трав и вползла во вход своей квартиры, прежде чем враг успел ее схватить. В спокойной чистой воде у землеройки, отличной пловчихи и ныряльщицы, не было бы никаких шансов спастись, но среди кочек, тины и обломков камыша преимущество оказалось на ее стороне. Это ее дом, тут она подстерегает водяных жучков, лягушат, рачков, улиток, мелких рыбешек, вокруг них поднимает тину и, как говорится, ловит рыбку в мутной воде. Но не будем ставить ей это в вину: все обитатели вод предпочитают ловить рыбку в мутной воде. Лишь в мутной воде есть жизнь и пища, а в прозрачной нет почти никакой жизни, к тому же она обычно холодная. Согревшаяся вода мутна не только весной, когда паводок приносит ил и пищу, но и в другое время, когда миллиарды малюсеньких животных, не видимых невооруженным глазом, окрашивают ее в коричневый, желтый, зеленый, синий и даже красный цвет. Для «мирных» рыб, и в первую очередь для карпов, эти малюсенькие организмы — главная еда.
Но расстанемся ненадолго с землеройкой, которая в своем надежном доме теперь, наверно, оповещает членов семьи о пережитой опасности. Она, конечно, не говорит, что встреча эта могла стать роковой, не поднимает шума, как люди, и лишь из ее поведения следует:
—Лутра чуть не поймал меня, сидите тут, не выходите. Детеныши и не выйдут, ведь в каждом движении матери предупреждение о внешней опасности.
Раздосадованный неудачей, Лутра плыл с необыкновенной быстротой и уже почти достиг границы своего охотничьего угодья, в которые не допускал других выдр, как вдруг остановился, и холодок ярости пробежал по его спине: какая-то выдра, сидя на берегу, ела рыбу.
Лутра привык, что, когда он охотился, другие выдры тотчас же сворачивали с его пути. Если охотились, то прекращали охоту, если ели что-нибудь, то бросали недоеденный кусок, если искали нору, то сразу соображали, что надо убираться подальше. А эта продолжала как ни в чем не бывало есть, хотя прекрасно
