Когда Миклош подходит к дому, у него от усталости подкашиваются ноги.
Тетя Юли поносит весь род куниц вместе с их дальними родичами, поносит и Миклоша, что живет он как бродячий комедиант и превосходную ее яичницу глотает даже не чувствуя вкуса.
—А я ведь на сливочном масле ее жарила. Ну ладно, иди-ка спать, шалопутный.
Миклош, точно мешок, валится на кровать и даже не слышит, как кто-то шумит на кухне, твердя, что ему необходимо срочно, немедленно поговорить с егерем.
Да, такова жизнь егеря!
Однако она прекрасна, притягательна, и кто для нее создан, ни на что ее не променяет. А кунья шкурка вместе с лисьими в конце концов попадет в сушильню; добыча не переводится, и пока у егеря верный глаз, острый слух и крепкие мышцы, не прекратится эта игра.
Но не будем нарушать ход событий.
Сейчас ночь, вернее, восемь часов вечера, и Миклош спит глубоким, непробудным сном. Глубина его бесконечна и ни с чем не сравнима. Короче, он спит крепко, как спят обычно усталые здоровые честные люди.
А жизнь вокруг только начинается, ночные охотники идут на добычу, за мясом или растительной пищей, лесными семенами и плодами. Некоторые питаются тем и другим: например, кровожадная куница способна перебить все население птичника, но охотно ест и виноград, и разложенный на чердаке чернослив. Прирученная куница схватит застреленного воробья, но тут же бросит его, польстившись на кусок сахара, который прячет в кармане хозяин.
Живя на свободе, она может причинить большой вред, и поэтому человек ее преследует. А кроме того, охотится за ее ценной шкуркой. Красивая и прочная, она стоит дюжины лисьих. Куница селится и плодится на чердаках, под соломенными крышами, в заброшенных погребах, но в руки редко дается.
Тень есть всегда, даже в такой лунный вечер, как сегодня, а куница — тень в тени.
Однако сейчас Миклошу не до нее. Он целиком погрузился в сон, и лишь на заре его разбудит тетя Юли, которую в четыре часа будит ее ревматизм.
Хотя над полями еще колышется вечерний туман, полнолунье предвещает холод. Звезды еще не сверкают, как обычно при сильном морозе, и снег не захрустит, если кто-нибудь пройдет по берегу реки. Но егерь спит, а кроме него, другие люди не бродят в эту пору по окрестностям.
«Ба, как все кругом переменилось!» — думает Карак, выглядывая из северного выхода норы.
Отдохнув от дневных треволнений, совершенно забыв о съеденной самке фазана, готовый к любым приключениям лис смотрит на заснеженный лес. Смотрит, слушает и принюхивается. Все в порядке, однако он не торопится. Сперва медленно высовывает из отверстия голову, потом, наконец, целиком выползает наружу, и его плутоватый взгляд натыкается на шар, попавший каким-то образом на молодое деревце. Из шара торчит длинный язык, и Карак знает, что это спит фазан-петух, он слышал вечером, как тот с шумом садился на дерево, к сожалению, очень высоко.
Экая жалость, что неправда старая сказка, будто однажды лиса до тех пор не сводила глаз с сидевшей на дереве птицы, пока та в беспамятстве не свалилась с ветки. Короче, лисица ее загипнотизировала.
Карак, к сожалению, об этом не знает, но зато знает все, что касается охоты. И не может смотреть в закрытые глаза фазана, который спит на шестиметровой высоте. Тут бессильно всякое колдовство, и нечем ему заполнить место в желудке, освободившееся от самки фазана.
Карак выползает на опушку лесочка и, присев, долго смотрит по сторонам. Вокруг безусловно красиво и пустынно. Но красотой сыт не будешь, и он идет, крадучись, по глубокой борозде, останавливаясь возле каждого островка сорной травы и полевого синеголовника, сливаясь с ними.
Гоп! Лис подпрыгивает словно на пружинах и, когда приземляется, под его лапами шевелится комок, который вместе со снегом отправляется в лисью пасть. Мышка, прятавшаяся в сугробе, хотела, видно, навестить родню, но качнулся стебелек, и Карак накрыл ее лапой.
Все ярче блестит луна, и сверкают снежные поля. Лиса это ничуть не радует: теперь он видит, конечно, лучше, но и его лучше видно. А кто знает, смотрят на него или нет? Вдалеке бредет заяц, и, не тратя попусту времени, Карак бежит по тропке под укрытие обгоревших камышей. На открытом поле, освещенном бесстыжей луной, он чувствует себя точно раздетый. Поэтому, заползя в камыши, прячется между кочками.
На прогалинке Карак ненадолго останавливается, приникнув к земле. Тут что-то изменилось: этого вороха камыша вчера еще не было или он по-другому выглядел. Медленно-медленно пробирается он вперед. И тут ему ударяет в нос остывший знакомый запах псины. Это уже не теплые испарения живой добычи, а вонь промерзлого разложившегося мяса.
Нужна острожность, хотя вокруг ни единого признака жизни и в воздухе не ощущается опасности. Карак чувствует какую-то неопределенную связь между позавчерашней пальбой, визгом и этим запахом, но по- прежнему настороже. Он видит темный холмик, двух дохлых собак и, дрожа от негодования, видит и нечто иное.
С другого края прогалины среди обломанных стеблей ему навстречу идет лисица. Карака трясет от ярости: непрошеная гостья только портит охоту. Но он не трогается с места, его успокаивает, что лисица ведет себя неосмотрительно. Она не обращает никакого внимания на подозрительный ворох камыша, стало быть, успела изучить его с задней стороны.
Карак приникает к земле.
Чужая лиса садится, как видно, только сейчас почуяв запах псины, потом не спеша ложится, словно желая устроиться поудобней и выяснить, чего ей ждать, добычи или какого-нибудь человеческого коварства. Она долго сидит неподвижно. Карак время от времени нервно подергивает хвостом, а лиса все терпеливо ждет, поводя ушами, когда деревенские петухи извещают о приближении полночи.
Во рту у Карака скопилась слюна, и пустой желудок предъявляет настоятельные требования.
Наконец чужая лисица встает и пытается на некотором расстоянии обойти вокруг дохлых собак, но этого Карак уже не в силах потерпеть. Когда непрошеная гостья подходит ближе, он бросается на нее. Та моментально отпрыгивает в сторону и, повернувшись к нему мордой, ощеривается:
