на остальной технике, противохимия штатно стояла. Только…
И тут в глубине облака ярко сверкнуло будто электросварка, а в следующий миг я уже на дне окопа лежал, и на голову мою многострадальную тонны три всякой дряни сверху сыпалось.
Когда кое-как в себя пришел и обратно на бруствер вскарабкался, пыль как раз осела, и стало видно, что улицы той, где бочонок приземлился, просто нет. Была — и нет.
Ну ни черта ж себе, думаю, бомбочка. Будь ветер посильнее, пролети эта хрень еще чуть… и для пехоты и взвода моего даже могил копать бы не пришлось.
Приложило меня прилично. До вечера в ушах звенело, — кто мне чего говорил, слышалось, словно сквозь вату толстую. Несколько раз даже кровь норовила носом пойти…
А вечером «сортирные речи» донесли, что завтра с утра идем в Курск.
Карт нам не выдали. Точнее, выдали командиру пехотной роты, которую мой взвод должен был поддерживать. Путеводитель двадцатилетней давности, на котором очень здорово были показаны городские театры, всякие исторические достопримечательности и даже афишные тумбы. Здорово! Замечательно! Так и будем наступать — от тумбы к тумбе!
Комроты — мой тезка, Эрих, то ли Вебер, то ли Вернер, лейтенант, рыжий сероглазый здоровяк из Бремена, лет на семь старше меня, при виде этой, с позволения сказать, карты, матерился долго, брызгая слюной, мешая родные немецкие слова с русскими и еще какими-то… по-моему, румынскими. В роте у него, кстати, из румын была примерно треть, остальные — венгры всякие и другие… тоже австрийцы.
Я, в общем-то, был с ним солидарен — за те дни, пока эрзац-бомберы фон Шмее своими эрзац-бомбами город заваливали, можно было не то что отщелкать его для карт, а полнометражную хронику смонтировать.
Плюс ко всему — район, через который мы должны были наступать, на чертовом путеводителе отсутствовал как факт. То в ли нем приличных достопримечательностей не водилось… хотя вряд ли, уж парочка борделей точно нашлась бы, а скорее, он просто построен был уже после издания нашей «карты».
У меня даже шальная мысль мелькнула — сгонять в штаб полка, к Вольфу, но, подумав, сообразил, что если б у Кнопке хоть одна приличная карта завелась, наверняка он растиражировать ее нашел бы способ. Хоть от руки перечертить — все одно лучше, чем переть броней в неизвестность!
Так что я никуда не поехал, а вместо этого выпросил у Вебера-Вернера три десятка мешков. Эстетического вида нашему зверику эти мешки, конечно, не добавили — какой-то острослов из грязедавов его «сосисочной кучей» сразу же обозвал. Я поначалу хотел того остряка найти, да оторвать ему чего- нибудь ненужное… для боя, но потом раздумал. Как бы ни называли… и, будь у меня чуть больше времени, вообще б под курятник замаскировался. То-то бы авровские абошники удивились! Ввод противника в заблуждение путем лишения его психологического равновесия — вот как это называется.
Начали мы через два часа после рассвета. Нет, вру… не после рассвета, а после завтрака. Ровно в десять нуль-нуль!
Все было «по правилам», в смысле — по уставу. Впереди штурмовые группы, за ними «девятка», — та же «семерка», но с эрликоном — ну и мой взвод. Поддерживать нас должна была батарея тяжелых минометов и, по возможности, батарея стопятимиллиметровых гаубиц. Всего, с разных концов, на Курск должны были наступать пять батальонов, а координировал ход операции, если «сортирным речам» поверить, лично начштаба 25-й, причем с воздушного командного пункта. Не знаю, правда ли это, но какой- то самолет над городом и впрямь кружился.
Теоретически — ох, как же я это слово не люблю! — все должно было сработать. Теоретически…
Мы наступали со стороны орловского шоссе. На левом фланге у нас была какая-то лужа, обозванная озером, в тылу — три десятка ветхих домишек, именовавшихся то ли Касимовкой, то ли Касиновкой. Эти лачуги авровцы не то что оборонять — даже минировать толком не стали, так, навесили на двери дюжину растяжек… впрочем, двое румын на них подорваться сумели.
Справа нашу полосу наступления ограничивал проспект 25-летия Февраля. Широкий, удобный — только наступать в городе вдоль улицы, уходящей к противнику, дураков нынче не сыскать. Мы лучше садами, переулочками —тягомотнее, не спорю, но зато куда как для здоровья полезнее.
Удивило меня, что тел на улицах почти не было. После недельной бомбежки… думал, хуже будет. Может, конечно, авровцы народ с окраин в центр согнали, только куда? Даже если все подвалы забить… и потом, когда вот так, зажигалки вперемешку с фугасами полосами кладут, еще неизвестно, что лучше — сразу под обвалившимся домом сгинуть или под этими камнями от удушья загибаться. Кислород-то огонь высасывает — будь здоров, а тушить пожары в городе никто не пытался… смысл, если вот-вот снова прилетят…
Одно только запомнилось… под стеной лежало… я, было, решил — занавеску из окна взрывной волной выбросило, а потом понял — платье! Белое-белое… на выпускной бал такое обычно надевают.
Куда эта дуреха в нем бежала?
Потом мы выехали на какую-то улочку, и я сразу вниз спрятался. Для снайпера ведь олуха, что из люка нос высунет, подстрелить — милое дело. Ради такого и десяток-другой пехотинцев пропустить до поры не грех.
Видно, конечно, изнутри куда как меньше. Вся надежда — на Господа нашего, да на тех четырех лопухов, которых на панцер десантом посадили. На Господа, пожалуй, что побольше.
Как в воду глядел. Не успели и пяти метров проехать, как слышу сквозь рев движка характерное такое хлоп-хлоп впереди. Два выстрела — два трупа.
Пехота сразу врассыпную кинулась, кто куда. Ребята на «девятке», впрочем, быстро опомнились — выкатились впереди, с трех очередей разобрали домишко, из которого стреляли, на дощечки и кирпичики.
Я, правда, не сильно верил, чтобы снайпер тот еще там оставался. Но личный состав от этого зрелища приободрился. Не сильно, правда.
Двинулись дальше.
Минут через пять на правом фланге полыхнуло: пальба секунд в десять, длинными очередями… и вновь тишина.
— Михеев! — заорал я по внутренней. —Давай сквозь ограду, напрямик!
Проломились. Севшин с ходу фугасом пальнул, а потом еще из курсового трассерами добавил. Затем нас пылью заволокло.
Когда пыль рассеялась и подтянулась пехота, выяснилось, что авровцы из засады положили одно штурм-отделение. Полностью. Подпустили поближе и скосили кинжальным из всех окон, прикрытие даже пискнуть не успело. И сразу же смылись: в доме, который мы расстреляли, ни одного трупа не обнаружилось.
Остановились. Пока утаскивали убитых, пока лейтенант, поминутно на матюги срываясь, новую систему объяснял — двигаться только так, чтобы каждую группу могли поддержать огнем двое соседей, я со своими «котятами» успел связаться. У Ральфа все в порядке, а Гюнтер умудрился гусеницей мину словить и сейчас в какой-то витрине торчал вместо экспоната.
Потом мы собрались, было, двигаться дальше, но тут оказалось, что третья рота, которая «закреплять» очищенную нами территорию должна была, где-то отстала. Какого хрена эти кретины по уже зачищенной зоне не сумели пройти, лично я так и не понял. Заблудились, разве что… в трех грудах щебенки.
Наконец они подтянулись, и мы смогли продолжить.
Следующие полчаса нас только снайперы беспокоили. Засечь их удавалось не сразу — просто хлоп, солдат падает с дырой в голове, а пару секунд спустя непонятно откуда прилетает звук выстрела. Вебер- Вернер таким манером еще шестерых потерял, взъярился и приказал мне выдвинуться вперед и разваливать все строения в поле зрения.
Занимать волну надолго я не хотел. Пришлось выбираться из панцера и заячьим зигзагом добираться до транспортера лейтенанта. А добравшись, объяснять тезке, что, во-первых, фугасов в моем боекомплекте хватит от силы на три-четыре приличных здания, во-вторых, вражеские бронебойщики наверняка только и ждут, когда панцер высунется из-под пехотного прикрытия. В-третьих же, болезнь под названием «снайпер» радикально лечится не панцерным калибром, а заградительной дымзавесой.
— Еще, — добавил я, — меня канализация сильно волнует.
