проистечь?
— Броня, так тебя, ты каким местом слушаешь?! Ни хрена я не могу, по буквам — Н-И-Х-Р-Е-Н-А! Ему даже не врач — госпиталь с операционной нужен! А я… был бы морфин — вколол бы, так ведь и морфин мне не положен! — Тут ему стукнуло, наконец, мои погоны разглядеть и, уже тоном тише, добавил: — Господин фельдлейтенант.
— Так ведь, — задумчиво так произнес Севшин. — У нас есть морфин. В аптечке.
Ну да. Был. Пять ампул, как сейчас помню, — на случай ожога, чтоб до самых бровей накачаться. Я сам же их и выменивал.
— Угу, — кивнул Михеев. — А аптечка в панцере. Тридцать саженей под пулеметом — проще до Луны на карачках. Забудь. Лучше по дому пошарим… богатый домина. Спорю, если здешние тумбочки прикроватные тряхануть, сонные пилюли так и посыпятся. Когда у людей столько денег набирается, они без пилюль заснуть не могут, это я точно знаю.
Глянул я в проем, на зверика… ну да, шестьдесят метров плюс-минус. И — голый асфальт, не укроешься. Хорошо, если тот болван-пулеметчик так и не догадался прицел поправить, а если сообразил? Лично я бы такого горе-бегуна из карабина снял бы на раз.
— Ладно, — выдыхаю. — Но… Серко, сука, если ты до моего возращения сдохнешь… я разозлюсь. Очень сильно.
Закинул «бергманн» за спину, воздуху в легкие набрал — и побежал.
Повезло. Пулеметчик авровский то ли бутерброд как раз жевать затеял, то ли еще как-то отвлекся — засек меня только на последней трети пути. Стрельнул короткой — метра на три вправо промахнулся. Спохватился, начал панцер поливать. Только ведь я тоже головой работать умею. Не на башню полез, суслика изображать, а с ходу, рыбкой, в люк мехвода. Нырнул, подтянулся, люк захлопнул… так-то, думаю, пусть я в темноте и вверх тормашками, зато хрен меня теперь пулеметом выковырнешь.
Кое-как перетек в нормальное положение. Эх, думаю, знать бы… вкатил бы сейчас бы по этому горе- пулеметчику восемь-восемь в подарочек!
Перелез в башню, помешкал чуть и выстрелил к свиньям собачьим все шесть дымовых гранатометов. Какого, спрашивается, их экономить, для кого?
Достал аптечку, заодно уж от курсового короб с лентой отстегнул, высунулся, подождал, пока завесу чуть больше по фронту растянет, и спокойно, — чтоб, не дай господь, не навернуться с ампулами драгоценными, — пошел обратно.
Заскочил в подъезд, смотрю — Стаська около раненого на коленях сидит, личико в ладони спрятала, рядом санитар хмурый переминается, а Севшин на меня глянул коротко и сразу же глаза отвел.
У меня во рту сразу привкус медный появился.
— Что? — спрашиваю. — Не дождался?
— Ровно как, — отвечает санитар, — ты до панцера добежал. Болевой шок, плюс кровопотеря. Вообще, он еще долго держался для таких ран.
Я уж было собрался высказать… все, что мне по этому поводу сказать хотелось. Но тут Стаська ладони от лица отняла, голову подняла… Заглянул я в ее глаза сухие и ничего не сказал. Совсем.
Даже короб с лентой не грохнул с маху, а аккуратно на пол поставил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Темнота этой ночью была в Курске очень относительная.
Больше всего света было, пожалуй что, от зарева в центре — ребята фон Шмее в очередной раз постарались. Плюс осветительные ракеты по всему периметру, наши их почти непрерывно развешивали, и такие же ракеты авровцы в самом городе время от времени то тут, то там запускали. Ну и всякой мелочи до кучи: трассера, мелкие пожары. Одна куча мусора почти напротив входа, на противоположной стороне улицы, полночи полыхала.
Звуковое оформление… тоже соответствовало. Стрельба, взрывы…
Честно говоря, я долго удивлялся, что меныновцы нас в первые же часы не прищучили. Превосходство численное перед теми нашими частями, что успели в город войти, у них было просто подавляющее, с учетом, сколько местных обывателей под ружье поставили. Начни они целенаправленно зачищать таких вот «крыс», как мы…
В особняке нас было одиннадцать душ. Четверо, — считая Стаську за полноценного бойца, — панцерников и семь пехотинцев. Один 47-й машингевер, четыре самозарядки, четыре машинпистолета, три десятка гранат. Ну и всякая мелочь, вроде карманного «вальтерка» той же Стаськи, который я ей презентовал два дня назад, выменяв у пехотного фельдфебеля на три пачки сигарет. Патронов, при везении, могло хватить минуты на три.
Формально я был старшим по званию. Но прежде мне воевать «не под броней» лишь один раз доводилось. Гри года назад, когда из гомельского котла выходили. Да и то правильнее сказать, не «воевать», а «выползать из болот», куда нас русская 12-я армия загнала, «жрать всякую хрень» и «прятаться по кустам» при первом же подозрительном шорохе.
Так что когда за окнами более-менее потемнело, я позвал пехотного унтера в комнатушку рядом с лестницей на второй этаж, — судя по дешевеньким драным обоям и какому-то странному терпкому запаху, это была комната прислуги, — и мы вдвоем спокойно оценивали обстановку.
Собственно, выбор был невелик — либо, пользуясь темнотой, попытаться выбраться из этой чертовой западни, в которую превратился для нас этот проклятый город, либо сидеть и ждать.
Я, признаюсь, больше к первому склонялся: в особняке наверняка должно было бы найтись какое- нибудь штатское тряпье. Напялить его на Севшина, Михеева и — особенно! — на Стаську, пустить их в авангарде и ни одна авровская сука не сообразит, кто мы такие на самом деле, пока не получит штыком под ребра!
Унтер, Йохан его звали, здоровый рыжий парень откуда-то с севера, кажется, из Гамбурга. Так вот, он согласился было, что таким вот, как говорят русские, макаром, мы дойдем до окраины, и в упор сразил меня простеньким, как пуля, вопросом:
— Дальше-то чего?
— Не понял, поясни?
— Поднимись на второй этаж и выгляни в окно. Только осторожно… чтобы пулю зевалом не поймать. Наши сейчас нервные… над каждым вшивым кустиком вешают по три ракеты и лупят по каждой из трех теней, которые этот кустик отбрасывает! Смекаешь? А русские, которые, сдается, стянулись к окраинам, на случай если наши ночью контратаковать попытаются, если кого засекут на нейтралке тоже с удовольствием врежут, потому как будут твердо знать, что ихних там быть не может.
— Ну, — неуверенно начал я, — может, к утру притихнет.
— А до утра нам, значит, — мотнул головой унтер в сторону входа, — среди этого карнавала разгуливать? Ночной бой это и так dingsda, а ночной бой в городе — вдвойне.
И мы остались.
Йохан со своими расположился на первом этаже, нам же, соответственно, достался второй.
Не знаю, кому раньше принадлежал этот особняк, но денег этот кто-то явно не считал. Точнее считал: мешками, на вес.
Помню, когда мне перед войной достался «по наследству» велосипед двоюродного братца, — старый, раздолбанный, но еще «пригодный к употреблению», — я катался на нем к своему дружку в соседний район, и дорога моя в одном месте шла по улочке, сплошь уставленной такими вот особняками. Только у нас они были все же поменьше и… поаккуратнее, что ли? Передними стояли красивые сверкающие авто, вроде того, о котором вздыхал Клаус, в них садились люди в модной дорогой одежде, каждая пуговица на которой наверняка стоила больше всего моего шмотья. И мне каждый раз очень хотелось заглянуть внутрь и узнать, что же там, за кружевными стенами накрахмаленных занавесок?
Ну и… сбылась, называется, мечта…
По-хорошему, в такой вот домик Эриха Босса надо пускать только в газовой маске — чтобы ненароком не осквернил грязным своим дыханием какую-нибудь полировано-лакированную деревяшку. А то и вовсе, «презерватив», в смысле, полный противохимический комплект напялить.
Меня уже первая комната почти наповал убила. Кабинет, так это, наверное, называется. Стол массивный, как лобовая бронеплита у «триппера», весь покрыт зеленым сукном и лампа на нем с зеленым
