Давида. Тогда Марк понятия не имел, где следует изображать Сидней. Все, что он знал, — город должен был находиться в восточной части страны.
— Ты солгал мне… — Я все еще смотрела на потолок.
Марк не пошевелился.
— Je ne me rappeller plus, tu sais. Теперь это давно стало прошлым. Я не помню, что сказал тебе, Энни.
Но я-то помнила: «J'en avais une. Mais c'est fini maintenant…» (
— Xa, очень удобно! — Я села на постели спиной к Марку, чтобы он не увидел, как мне больно, больно даже после стольких лет. Еще вчера мы готовы были расстаться, но все равно сейчас мне было больно. Этот молодой мужчина что-то растревожил в моей душе. Он разбередил воспоминания, которые у нас были. Которые, как я думала, у нас были.
Одежду я бросила на постели, отпихнув подальше, прежде чем отключиться. Я не имела понятия, сколько сейчас времени, потому что где-то по дороге потеряла часы. Они еще были у меня на руке в Тулузе, но потом…
Я хотела накинуть на себя что-нибудь и, потянувшись к куче белья, достала оттуда что-то черное и гладкое. Это оказался лифчик, который я носила тогда. Натягивая бретельки на плечи и стараясь понять, как справиться с чертовой застежкой, я подумала, что этот лиф весьма откровенный. Волосы, рассыпавшиеся по спине, еще больше мешали застегнуть неподатливый замок. Никогда, за многие годы, я не возилась так долго. Мои руки потеряли ту особую сноровку, которой обладают все молодые девушки, застегивая лифчик безо всяких затруднений, как бы между прочим.
— Хотя забавно, что ты помнишь эту историю с Сиднеем.
Марк потянулся, чтобы помочь мне с застежкой. Он всегда хорошо справлялся с подобными мелкими задачами. «Даже лучше, чем с расстегиванием лифчиков», — говорил Марк.
— Энни, t'es serieuse? Ты серьезно? — Марк все еще не убрал свою теплую ладонь с моей спины. Я хотела, чтобы он продолжил, чтобы провел руками по всему моему телу, снимая напряжение… и прогоняя мысли о той женщине.
Но я отстранилась. Для меня это имело значение.
— Все было кончено, Энни!
Я потянулась за остальной одеждой.
— Надо вставать. — Я не хотела слышать его оправданий и лживых слов. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
Мои туфли лежали у двери, там, где я их, очевидно, бросила, но этого я не помнила. Нет, я ни за что не надену эти инструменты для пыток ни сегодня, ни когда бы то ни было еще. Надо попытаться найти что-нибудь более практичное. К счастью, в шкафу должно быть что-то более удобное.
Вдруг по всему моему телу прошла дрожь. Я даже стала думать как моя мать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Бетти стояла на кухне у окна в своем сером тренировочном костюме и рассматривала внутренний двор, заваленный опавшими листьями. Она всегда стояла там по утрам, заваривая чай, прислонившись к мойке. В ярком дневном свете я хорошо могла разглядеть ее фигуру — узкие бедра, худые плечи. Она даже не напоминала мне ту повзрослевшую Бетти, с которой мы вместе становились старше.
В то давнее утро, после того, как я познакомилась с Марком, мы с Бетти стояли здесь на кухне и вместе смеялись над его сапогами, пока она пила свой чай. Сегодня я надеялась, что мы успеем проскользнуть незаметно и она не увидит Марка. Но, должно быть, она слышала наши голоса, потому что обернулась в тот момент, как Марк появился в дверном проеме за моей спиной.
— Доброе утро, ковбой! — улыбнулась Бетти. Я заметила, как сияет ее лицо. На ее чистой белой коже не было ни следа косметики. — Чаю?
В ответ Марк лишь неловко улыбнулся.
— Прости, Бетти. — Я подтолкнула его мимо кухни по коридору к входной двери. — Мы уже уходим!
Из дома мы направились к Пер-Лашез [14], хотя совсем не собирались идти туда. Раньше мы иногда прогуливались там по воскресеньям, вытаскивая себя из кровати так поздно, что день быстро перетекал в вечер, и выходные заканчивались слишком быстро.
Сейчас я просто хотела посидеть под деревом, побыть среди зелени, в тихом месте. Лерма был далеко от нас.
Мы остановились перед небольшой калиткой, увитой виноградом. Это был один из входов на кладбище, место, более всего напоминающее парк в этой части Парижа. Когда Марк потянулся, чтобы взяться за ручку калитки, я вспомнила, как он вот так же стоял здесь, как держал ее открытой, пропуская меня вперед. А я декламировала первую строчку из истории про Мадлен: «В одном старом доме в Париже, который был увит виноградными лозами…» Интересно, помнит ли Марк об этом эпизоде?
Он потянул за ручку, и калитка, скрипнув, отворилась.
— Жили двенадцать маленьких девочек… — медленно произнесла я с надеждой, что он вспомнит о том же. Марк посмотрел на меня и улыбнулся. Отступив назад, он ждал меня, придерживая калитку. Но я ничего не сказала. Почему я что-либо должна говорить? Теперь все по-другому. Он солгал мне.
Я шагнула вперед. Марк обвил меня свободной рукой за шею, и я почувствовала, как его губы, коснувшись моего уха, остались поцелуем у меня на щеке. Возможно, в конце концов он вспомнил. Неожиданно я пожалела, что не сказала ему этого сразу, но теперь уже было поздно — мы миновали проход, и калитка с лязгом закрылась за нашими спинами.
Мы прошли по булыжной тропе мимо оголенных платанов, которые распростерли над нами свои переплетенные ветви, словно узловатые пальцы. Когда-то мы сидели здесь, чуть дальше, на каменной скамейке, но я точно не могла вспомнить, где именно.
Внезапно Марк выступил вперед меня:
— Здесь.
Скамейка была на месте. Смешно, но я почти ожидала увидеть ее заросшей мхом. Или же, наоборот, ожидала увидеть современную металлическую конструкцию вместо старой каменной плиты на столбиках, которая исчезла бы, как мы с Марком. Но нет, скамейка была на месте, будто бы мы никогда и не уходили. Усевшись на каменное сиденье, Марк пнул ногой землю, и на мои туфли опустилось облачко пыли.
— Она говорит, что собирается съехать, как только найдет жилье…
Я подняла руку, выставив ладонь словно щит. Я до сих пор представляла, что она все еще в квартире Марка, в той кургузой футболке.
— Не говори мне ничего! Я не хочу ничего об этом знать.
Но я хотела, и Марк знал это. Он тихо засмеялся и покачал головой. Все дело в том, что теперь он очень хорошо меня знал.
— Tu sais, Энни, когда ты говоришь так, это выглядит очень глупо.
Я смотрела, как он пригладил пальцами волосы, и у меня в голове пронеслась мысль о том, касались ли вчера его пальцы волос Фредерики, этих ее завитков, когда он пытался успокоить ее?
Похоже, Марк читал мои мысли.
— Она ничего не значит для меня. Она больше не существует в нашей жизни. C'est le passe (
Ком подступил у меня к горлу. Больше не существует? Выходило, что до этого она была важна ему, как и ее существование, о котором я и не подозревала.
— Так сколько это продолжалось, Марк, после того как мы познакомились?
Он пожал плечами:
— О, Энни, я не знаю!
Но это были совсем не те слова, что я хотела услышать. Я бы предпочла, чтобы Марк все отрицал,
