Дежавю

сказал мне, что ничего не было вовсе, хотя сам факт ее нахождения в его гостиной говорил об обратном.

— Ты что, ничего не понимаешь, Марк? Она же существовала! И существует. А ты солгал мне про нее. — Я наклонилась вперед, чтобы видеть его лицо, чтобы заставить его понять. — Сейчас она имеет значение.

Марк тяжело опустил ладони на колени и потер их.

— Mais de quoi tu parle (Но что ты такое говоришь), Энни? — Его слова на холоде взвились к небу облачками белого пара. — Вчера вечером между нами ничего не было, если ты думаешь об этом. Я поехал на машине за тобой, сразу после…

Но я думала о том, сколько ночей они были вместе тогда, в первый год нашего знакомства, потому что мы ни разу не были у Марка дома. Холодный порыв ветра обжег мне лицо, бросив волосы на глаза. Я поняла.

— Скажи мне, Энни, enfin (детка). — Голос Марка стал низким, его терпение начало подходить к концу. — О чем ты думаешь?

Было холодно. Сырость каменного сиденья проникала сквозь джинсы к постепенно коченеющим бедрам. Я встала и, обхватив себя руками, начала переминаться с ноги на ногу, как неугомонный ребенок.

— Я спрашивала тебя о прошлом, о том, что случилось тогда…

— Но какое теперь это имеет значение, Энни?

Я в изумлении посмотрела на Марка. Он вообще любил меня когда-нибудь? Но гордость не позволила мне задать этот вопрос сейчас. Кроме того, речь ведь шла не только о любви, а о гораздо, гораздо более серьезных вещах.

— Я спрашивала тебя о… Чарли. — Мне было так трудно произнести его имя.

— Quoi? (Что?)

Я наклонилась к Марку так близко, что почувствовала тепло его дыхания щеками, губами.

— Чарли — наш сын, ты помнишь?

Он смотрел в мои глаза, словно ища в них подсказку.

— Oui?

Я выпрямилась, посмотрела в небо, все еще затянутое плотными зимними облаками, и подумала, как мне сделать так, чтобы мои последние слова шмели хоть какой-то смысл?

— Мы ехали к тебе домой — она была там. Теперь все по-другому. Ты должен был мне сказать по дороге.

Марк покачал головой:

— Non, Энни. Я не мог этого сделать. Ты была слишком уставшей. Как я мог тебе тогда сказать об этом?

— У тебя было для этого пятнадцать лет, Марк. Если бы я знала, я бы никогда не предложила отправиться туда. Мы могли бы сразу ехать ко мне. Но теперь уже поздно.

— Что значит уже поздно?

— Мы изменили ход прошедших событий, изменили то, как это должно было быть, и теперь будущее изменится, станет другим, разве ты не понимаешь?

В небе раздался далекий и грозный раскат грома.

Марк посмотрел на меня, и в эту минуту он наконец понял.

— Tu… Ты имеешь в виду?..

В нашу сторону направлялась молодая пара. Они вдвоем толкали перед собой в горку детскую коляску и смеялись.

— Да, — ответила я, кивая. — Я не хочу потерять его, Марк.

— Mais, attendez… — Он схватил меня за руку и приблизил к себе. — Это не означает, что мы не получим Чарли!

Но откуда ему было знать? Как он мог быть уверен в этом? Ведь теперь мы ступили на другую тропу.

* * *

Бывают такие моменты в жизни, когда чувствуешь: вот оно, счастье, в самом чистом виде! Конечно, они редки и мимолетны, эти моменты, но, я думаю, именно это и делает их особенно яркими по сравнению с обыкновенным состоянием, в котором пребываешь каждый день.

Когда родился Чарли, я заплакала, как только мне принесли его. Я испытала абсолютный восторг при виде этого забавного маленького человечка с той самой шишкой на пушистой голове и большим беззубым ртом, сжимающего крохотными ручонками мой палец.

Врачи сказали, что после Чарли я не смогу больше забеременеть. Я не поверила им — раз родился Чарли, то я смогу родить снова. Годами мы безуспешно пытались зачать — я не желала верить в приговор врачей. Только теперь, оглядываясь в прошлое, я, кажется, наконец смирилась с ним.

Чарли, мой чудесный ребенок, оказался, как сказали врачи, «одним шансом на миллион».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я никогда не любила понедельники, и, без сомнения, этот не был исключением. В воскресенье мы просто парили. Но понедельник тяжело упал на наши плечи. В шесть утра небо было багрово-серого цвета, словно гигантский кальмар выпустил свое чернильное пятно прямо на окно моей спальни. Такие же мрачные мысли крутились у меня в голове, пока я лежала вместе с Марком в постели. Пусть все остается так, думала я. Если время остановилось, пусть оно остановится здесь. Мы должны возвращаться на работу, которую оставили в пятницу, до того как познакомились.

— Я не смогу, — прошептала я.

— У нас нет выбора. — Голос Марка прозвучал глухо, словно из преисподней. Так что его слова не помогли.

Я знала, что Марк так и не заснул, я слышала это по голосу и видела по его профилю. Марк осунулся, и лежал со мной рядом на спине, прикрыв одной рукой глаза, и напоминал скорее труп, чем живого человека. Вообще-то он никогда не был жаворонком, и, полагаю, на этот раз у него было хорошее оправдание. Мне не хотелось думать о том, что он пойдет к себе, чтобы переодеться перед работой, и, возможно, увидит ее. Надеюсь, к тому моменту она сможет отыскать себе какую-нибудь одежду.

— Скажи что-нибудь хорошее… — Мои пальцы пробежали по груди Марка. — Скажи что-нибудь, что поможет нам пережить все это.

— Ca ira (Идет). С нами все будет в порядке, — произнес он, запинаясь. — Просто не думай об этом.

И это тоже не помогло. Марк стоял в двери моей спальни, собираясь уходить, собираясь оставить меня здесь. «Не уходи!» — хотела воскликнуть я, шагнув к нему. Возможно, я никогда больше не увижу его снова, и больше мы не будем вместе, мы трое.

— Встретимся в «Жюльене»? — Я заглянула в его глаза, такие же нежные, как у Чарли. Видел ли он нашего сына где-нибудь, где-нибудь в чертах моего лица? Где же он сейчас, Чарли?.. — Я закажу столик на семь тридцать.

Я кивнула. Это должно помочь. Когда я потянулась рукой к его лицу, такому молодому и открытому, я вспомнила, что теми же улыбающимися нежными глазами Марк смотрел на меня в пабе «Кити», в кафе Les Deux Magots, в ту первую пятницу после нашей первой встречи… И утром следующего дня. В этом его взгляде была пьянящая страсть.

— Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, — произнес он. — Я хочу, чтобы они познакомились с тобой. Ce soir (Сегодня вечером).

Я помню, что гадала, сколько времени он бы смотрел на меня так, пока я не потянулась за бокалом у кровати. Неужели я стояла с открытым ртом?

— Я им понравлюсь?