Как раз над головой Марка нависает святой. Интересно, это снова он, святой Антоний Бетти? Почему бы ему не помочь мне здесь? Я стараюсь сфокусировать взгляд на нем, вместо Марка, на его доброй улыбке, на младенце у него в руках. Но все бесполезно, слезы застилают глаза.
— Почему, Марк? Почему ты так поступил?
Женщина подходит ближе, она что-то бормочет и делает мне знаки говорить тише. Но я не могу обуздать свой гнев, я не могу забыть обиду, я не могу унять эту ужасную боль.
Марк стоит предо мной точно маленький мальчик, наш мальчик. Он на грани отчаяния.
— Je n'etais pas bien (
— О, Марк! — Я отчаянно стараюсь не сорваться на крик. Мне так больно слышать это сейчас. — Ты не был одинок! Разве ты не мог рассказать о своих чувствах мне?
Он качает головой. Печальная улыбка едва тронула его губы.
— Non, Энни. Я не мог с тобой говорить.
И вот я плачу. Я плачу, вспоминая, как лежала рядом с Марком, как тянулась к нему руками, как хотела обнять его, но он отворачивался от меня.
— Я бы поняла. Ты мог бы мне сказать! Ты страдал, Марк. Я знала, что ты…
— Non, Энни!
Меня напугал его громкий окрик, отразившийся от стен церкви, хлестнувший по ушам, ударивший в сердце. Дама с цветами замолчала, замерев на месте.
— Tu ne comprends pas, Энни! Я не мог тебе рассказать. Ты продолжаешь твердить, что поняла бы меня, но я продолжаю задаваться вопросом: а каким образом?
Мне тяжело дышать, потому что я знаю, к чему клонит Марк.
— У тебя не было семьи. Ты даже не желаешь разговаривать со своей матерью!
Я вижу, как дама с цветами поворачивается и уходит, наконец оставив нас одних. Я не могу смотреть на Марка. Боль просто невыносима.
— Когда я узнал об отце, я почувствовал себя очень одиноким. Я разозлился. Я испугался, Энни.
— И ты подумал, что я не могу понять этого? — прошептала я.
— Ты была беременна, Энни. Ты была счастлива. Ты была такой… complete.
— Цельной?
— Тебе не нужна была семья…
— Мне был нужен ты, Марк!
— Тебе не нужен был я. Тебе никто никогда не был нужен, Энни!
Тогда я почувствовала, будто бы оказалась далеко-далеко отсюда. Я словно взлетела вверх, к святому Антонию. «Эй! — кричу я молодому человеку внизу. — Ты можешь меня снять отсюда? Пожалуйста!»
Но он не слышит меня. Поэтому я застряла здесь. И мне остается только наблюдать, как девушка отворачивается от него и выбегает прочь из церкви.
И я не могу сказать ему, как сильно он мне нужен, правда, правда нужен, потому что я уже далеко- далеко.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Я помню, как вечером, на следующий день после рождения Чарли, когда его искупали и, завернутого в белую больничную пеленку, положили в колыбельку рядом с моей кроватью, я умиротворенно гладила его нежные пушистые волосы на голове. Тогда я обрела покой, полную безмятежность, истинную благодать! В коридорах выключили яркий свет. «Пора домой, мальчики!» — проговорила медсестра.
Марк поднялся, собираясь уходить. Именно тогда снова и прозвучал его вопрос:
— Так что с твоей матерью?
Спокойствие разом исчезло. Почему ему обязательно было напоминать о ней именно сейчас? Я слышала, как в соседней палате смеялись женщины, пара лесбиянок. Сестра забыла о них.
— А что с ней, Марк?
— Eh, bien… Разве ты не позвонишь своей матери, чтобы сказать, что ты родила ребенка?
Я смотрела на него и думала, что он спрашивал меня о матери последний раз еще тогда, когда я только забеременела. Мне казалось, что он понял. Малыш смешно дышал, словно мурлыкал, как котенок. Я повернулась к нему и протянула руку, чтобы ощутить его дыхание. Эти крошечные горячие дуновения на моей руке заставили меня улыбнуться, невзирая на вопрос Марка.
— А зачем мне звонить ей, когда прошло столько лет? Для чего?
Он пожал плечами и направился к двери. Неужели он собирался уйти прямо так?
— Марк?
Марк обернулся, и тогда я увидела в его суровом взгляде искорки гнева.
— Ты должна позвонить ей, Энни. Je ne te comprends pas (
Вот в этом было все дело… В его отце.
— Марк, стой!
Он замер в дверном проеме, напряжение сковало его фигуру. Почему именно сегодня он такой? Я хотела, я мечтала, чтобы он был счастлив, чтобы это был самый счастливый день в его жизни. Я мечтала, чтобы Марк забыл о смерти отца, хотя бы на какое-то время. Я все время убеждала себя, что, когда родится ребенок, Марк почувствует тот прилив радости и счастья, который почувствовала я. И как только он увидит ребенка, возьмет его на руки, Марк станет смотреть в будущее, а не в прошлое. И выздоровление начнется с нашего ребенка, с нас, с нашей новой семьи.
— Послушай, Марк, мои отношения с матерью… — Уже от самих этих слов мне стало трудно дышать. Я предприняла еще одну попытку: — Мои отношения с ней совсем не такие, как были у тебя с отцом…
Он перебил меня:
— Ah oui, ca je sais, Энни! В том-то и проблема, не так ли? Ты не знаешь, какие они! Ты не знала, какие они могут быть! Ты ничего не понимаешь!
Я слышу голоса. Несколько медсестер идут по коридору к нашей палате.
— Скажи мне, Марк, скажи мне, пожалуйста, чего я не понимаю?
— Всего этого, Энни! Нас, ребенка! Je ne peux pas (
Тогда я хотела сказать ему, прямо там и сразу, но из-за плеча Марка появилось розовощекое лицо медсестры.
— Эй, вы еще разговариваете! Вам уже пора домой. — Она улыбнулась Марку.
И я не смогла. Не смогла сказать ему, что знала о его страхе, о том, как ему тяжело. Я не смогла сказать Марку, что понимаю, через что ему пришлось пройти, что я действительно понимаю и люблю его… Боже, как я любила его! Я ничего этого не смогла сказать Марку, потому что медсестра буквально втолкнула свое массивное тело в дверной проем и встала между нами, вытянув руки, словно стараясь развести нас в стороны.
— Я думаю, все мы немного устали сегодня, ведь это был длинный и трудный день, не так ли? — произнесла она.
Я хотела ответить, что все нормально, что мы разберемся, если она оставит нас наедине хотя бы еще на минуту, пожалуйста. Но тут появилась еще одна медсестра, и Марк отошел в угол палаты, молчаливый и напряженный, словно боксер перед боем. Он был далек от меня, он казался совершенно недосягаемым. Слезы подступили к глазам, а губы задрожали. Врачи предупреждали меня, что бурлящие гормоны превратят меня в рыхлое нервное создание. Больше я не могла вымолвить ни слова.
Я только смотрела, как сестры выпроводили Марка по-простому, в своей бесцеремонной манере: «Вот придем завтра утром, когда все будут себя намного лучше чувствовать, тогда и поговорим, да? Вот и хорошо».
Я хотела закричать: «Нет, пожалуйста, позвольте ему остаться!»
