могу во сне увидеть, что он превратился из человека в цыпленка. Эта перемена имеет смысл в связи с моим отношением к этому человеку, а не в связи с моей ориентацией на внешнюю действительность.
Сон и бодрствование — два полюса человеческого существования. Бодрствование понимается как реализация действия, сон свободен от нее. Сон понимается как реализация самоопыта. Когда мы пробуждаемся от сна, мы переходим в царство действия. Тогда мы ориентированы понятиями этой системы, а наша память оперирует внутри нее; мы помним то, что можем вспомнить в рамках понятий пространство — время. Мир сна исчезает. События, которые мы в нем видели, — наши сновидения — вспоминаются с огромным трудом27. Такая ситуация символически изображена во многих народных сказках: ночью на сцену выходят привидения и духи, добрые и злые силы, но когда наступает рассвет, они исчезают, и ничего не остается от напряженного переживания.
Сознание — это умственная активность в состоянии бодрствования, направленная на внешнюю действительность — на деятельность. (Свойства сознания предопределены природой деятельности и функцией выживания в условиях бытия в бодрствующем состоянии.) Бессознательное состояние — это умственная деятельность в состоянии, когда закрыта коммуникация с внешним миром, где мы уже не заботимся о действии, но заняты нашим самоанализом. Бессознательный мир — это опыт, связанный с особым образом жизни — с миром пассивности; и характеристики бессознательного мира образуются из природы этого образа существования.
«Бессознательное» бессознательно только по отношению к «нормальному» состоянию деятельности. Когда мы говорим о «бессознательном», мы обычно имеем в виду только то, что наш опыт иной, чем тот, который мы получаем в рамках мышления, существующий во время нашего активного поведения, тогда мы его ощущаем как нечто подобное видению, как навязчивую идею, которую трудно уловить и трудно запомнить. Но мир дня в нашем сне также бессознателен, как мир ночи в нашем бодрствующем сознании. Понятие «бессознательное» обычно используется только с точки зрения дневного опыта; при этом оно не в состоянии обозначить, что сознательное и бессознательное — это только два различных состояния мозга, соотносящиеся с различными условиями опыта.
Следует заявить, что в бодрствующем состоянии мыслительный процесс и чувствование так же не целиком подчинены ограничениям времени и пространства, что наше творческое воображение позволяет нам подумать о прошлых и будущих событиях как о настоящих и о далеких объектах, как о близких, стоящих перед нашим взором, что наши чувства при пробуждении не зависят ни от физического присутствия объекта, ни от его сосуществования со временем, что, следовательно, отсутствие пространственно- временной системы не является характеристикой существования во сне как свойства, отличающего его от бодрствования, а говорит о мыслительном и чувственном процессе как противоположном процессу деятельности. Это нейтральное возражение позволяет мне прояснить существенную сторону моей позиции.
Мы должны делать различие между содержанием мыслительных процессов и категориями, применяемыми в мышлении. Например, я могу думать о своем отце и заявлять, что его отношение к некоторому событию такое же, как и мое. Это заявление разумно. С другой стороны, если я заявляю, что «Я — это мой отец», то это заявление иррационально, потому что оно не соответствует состоянию дел в физическом мире. Это предложение, однако, разумно в чисто опытной сфере; оно выражает мое ощущение идентичности со своим отцом. Рациональные мыслительные процессы в состоянии бодрствования подчинены категориям, коренящимся в особой форме экзистенции, — т. е. когда мы связываем себя с действительностью в понятиях действия. В состоянии сна, для которого характерно отсутствие даже потенциального действия, применяются категории, которые имеют отношение только к моему самоанализу. Это же остается верным и для чувственного опыта. Что бы я ни чувствовал, пока не сплю, в отношении к человеку, которого я не видел двадцать лет, я хорошо осознаю, что его или ее здесь нет. Если же я вижу этого человека в сновидении, мои чувства направлены на него так, будто он или она здесь присутствуют. Но сказать «как будто бы он сейчас здесь», означает выразить свое чувство в понятиях «жизни в состоянии бодрствования» (waking life). Во сне бытие осуществляется не «как если бы», а безусловно.
На предшествующих страницах была сделана попытка описать условия сна и извлечь из этого описания определенные выводы, касающиеся сущности активности души в сновидении. Разве понимание сновидений как исполнений желаний или как демонстрации таких сильных чувств, что они проявляются даже когда мы спим, оказывается единственным возможным объяснением сновидений?
Я бы предложил признать, что есть еще один вариант трактовки сновидений, на который обычно не обращают внимания. Он связан с тем, что у человека существует глубокая потребность объяснить себе, почему он так поступает или что-то чувствует. Этот обычно наблюдаемый и признанный факт принято называть рационализацией. Если нам, например, кто-то не нравится, но мы не находим объяснения этому чувству, то мы пытаемся все-таки проявить какую-то разумную реакцию. При этом мы наделяем нелюбимую нами личность чертами, реальными или часто придуманными, которые помогают сделать нашу нелюбовь как бы разумной. Это же справедливо сказать и в случае любви или обожания какой-то личности В качестве примера можно указать на такую яркую форму проявления энтузиазма массы, как любовь в отношении к некоторым вождям или ее ненависть к членам отдельных классов или рас.
К разряду того же порядка подходят примеры поведения после сеанса гипноза. Давайте представим себе, что кто-то в ходе гипнотического транса получает задание через пять часов после сеанса снять свое пальто, скажем, в четыре часа дня и забыть, что он получил этот приказ. Что происходит в четыре часа? Даже если будет холодно, он снимет свое пальто, но перед тем, как сделать это, или после этого он скажет что-то подобное следующему: «Сегодня особенно теплый день, совсем не по сезону». Он чувствует необходимость объяснить себе, почему он делает то, что делает, и в самом деле перепугается, если будет действовать, не умея объяснить, почему он так поступает.
Применяя этот принцип к сновидениям, можно прийти к следующей гипотезе: во сне мы чувствуем так же, как во время нашего бодрствования; но если мы переживаем чувства, которые не поддаются объяснению, тогда мы придумываем рассказ, помогающий нам объяснить, почему мы ощущаем страх, радость или ненависть и так далее. Другими словами, сновидение выполняет работу по рационализации чувств, испытываемых нами во сне. Если бы было так, то это означало бы, что даже в нашем сне у нас сохраняется то же самое стремление сделать наши эмоции разумными, которое столь явно проявляется в нашей жизни, когда мы не спим (waking life). Таким образом, к сновидениям можно отнестись как к результату внутренней потребности подчинить чувства требованиям разумности.
Теперь мы должны перейти к анализу одного особого элемента в условиях сна, который окажется необычайно важным в понимании процессов сновидения. Мы сказали, что пока спим, мы не занимаемся освоением внешней действительности. Мы не осознаем ее и не влияем на нее, а так же сами не подвергаемся воздействию на нас внешнего мира. Из этого следует, что результат такого отделения от действительности зависит от качества самой действительности. Если влияние внешнего мира достаточно благотворно, то отсутствие этого влияния во сне приведет к снижению ценности нашей работы сновидения, так как она по качеству будет ниже нашей умственной деятельности в течение дня, когда мы были предоставлены благотворному влиянию внешней действительности.
Но правы ли мы, если допускаем, что влияние действительности в основном благотворно? Не может ли быть, что оно так же и вредно и что тогда отсутствие ее влияния способствует выходу на сцену качеств более высоких, чем те, которые мы проявляли в период бодрствования?
Говоря о действительности вне нас, мы не имеем в виду непосредственно мир природы. Природа как таковая ни плоха, ни хороша. Она может быть нам полезна или опасна, и отсутствие ощущений от нее действительно освобождает нас от задачи трудиться над ее освоением или защищаться от ее воздействия; но такая деятельность не делает нас глупее или умнее, лучше или хуже. Совсем по-другому обстоит дело с окружающим нас миром, созданным человеком, с культурой, в которой мы живем. Ее воздействие на нас двусмысленно, хотя мы склонны считать, что она полностью к нашим услугам.
Убеждение, что мир культуры благотворен для нас, кажется почти неоспоримым. Ведь именно наша способность творить мир культуры отличает нас от мира животных.
Итак, разве созданная человеком действительность вне нас не является самым значительным фактором в развитии самых лучших из нас, и разве не истина, что, лишившись связи с внешним миром, мы со временем опустимся до примитивного, подобного животным, неразумного состояния? Много можно сказать в защиту такого заявления, и мнение, что такая деградация сопровождает состояние сна, а таким
