меня впечатление, что больше она с ним не встречалась. Она встречалась с ним прошлым летом, так мне кажется. Он из Гарварда.
На фотографии я увидел студента в футбольной форме. На груди его красовалась цифра 71, он сидел на корточках, пригнувшись вперед, и скалился прямо в объектив.
— Как его фамилия?
— Не знаю.
Я взял программу футбольных матчей между Гарвардом и Колумбийским университетом. Номер 71 — правый защитник Элан Зеннер. Записав это имя, вернул Гинни фотографию.
— А вот этот, — сказала она, передавая вторую фотографию, — из более поздних. Мне кажется, она с ним встречалась до последнего времени. Иногда она целовала эту фотографию перед сном. Его, кажется, зовут Гарри. Гарри или Эрик.
На карточке был изображен молодой негр в тугом блестящем костюме с электрической гитарой в руке. Он натянуто улыбался.
— Вы думаете, она встречалась с этим парнем?
— Да, думаю. Он играет в одном из бостонских джазов.
— И вы думаете, его зовут Гарри?
— Да, что-то вроде.
— А вы не знаете названия этого джаза?
— Карен любила окружать свои романы тайной, — нахмурилась Гинни. — Не то, что другие девчонки, которые рады выложить до мельчайших подробностей все, что касается их молодых людей. У Карен по- другому: она все намеками.
— Она что, встречалась с ним, когда уезжала на уик-энды?
Гинни кивнула.
Я повертел фотографию в руках. На обратной стороне стояло: «Фотоателье Кэрзон, Вашингтон- стрит».
— Можно, я заберу ее?
— Пожалуйста, — ответила она. — Мне-то что!
Я сунул фотографию в карман и снова сел.
— Вы знакомы с кем-нибудь из них? Из ее молодых людей?
— Нет, она меня ни с кем из своих друзей не знакомила. Хотя… минуточку. Один раз познакомила. С девушкой.
— С девушкой?
— Да. Карен сказала мне как-то, что к ней на день приедет ее близкая подруга. Все уши прожужжала, какая эта девица смелая, какая бесшабашная. Наболтала Бог знает чего. Я ждала, что появится что-нибудь действительно сногсшибательное. И вот она приехала…
— И что же?
— Действительно, странная, — сказала Гинни. — Очень высокая, длинноногая, и Карен твердила, как бы она хотела иметь такие длинные ноги, а девица эта сидела и молчала. Пожалуй, красивая. Но удивительно странная. Казалось, движется она как во сне. Может, чего-то наглоталась. Наконец, она заговорила, после того, как чуть не час просидела совсем молча. И говорила что-то совершенно заумное.
— А как звали ту девушку?
— Не помню. Кажется, Энджи.
— Она студентка?
— Нет, хотя лет ей совсем немного. Она работала. Карен говорила — медсестрой.
— Попробуйте вспомнить ее фамилию, — попросил я.
Гинни сдвинула брови и уставилась в пол, затем покачала головой:
— Нет, не могу. Пропустила мимо ушей.
Мне хотелось подольше задержаться на этой теме, но приходилось считаться со временем.
— Что вы еще можете сказать о Карен? Была она нервной? Беспокойной?
— Нет! У нас тут все нервные, особенно во время сессии, а ей все будто до лампочки. Была как неживая, встряхивалась, только когда ей надо было ехать на свидание, а так всегда была усталая и вечно жаловалась на усталость.
— Много спала?
— Да. Спала она почти на всех лекциях.
— Много ела?
— Не особенно. Во время обеда тоже часто клевала носом.
— В таком случае она, наверное, теряла в весе?
— Напротив, прибавляла. Довольно заметно. С начала занятий она так пополнела, что не могла влезть ни в одно платье. Ей пришлось покупать новые.
— А еще какие-нибудь перемены вы в ней заметили?
— Только одну, и то я не уверена, что это может иметь какое-нибудь значение. То есть для Карен это, конечно, имело значение, но остальные-то не замечали. Видите ли, ей казалось, что она обрастает волосами. Знаете, руки и ноги у нее стали волосатыми, на губе появились усики. Она жаловалась, что ей чуть ли не каждый день приходится брить ноги.
Я взглянул на часы: дело близилось к полудню.
— Ну что ж, не стану вас дольше задерживать, вам, наверное, пора на лекцию.
— Неважно, — сказала Гинни, — мне самой очень интересно.
— То есть?
— Интересно наблюдать вас за работой. Ну и вообще.
— Вам, наверное, приходилось и раньше беседовать с врачами?
— Вы что, за дуру меня принимаете? — недовольным тоном сказала она. — Я не вчера появилась на свет.
— Я принимаю вас за очень неглупую девушку.
— Вы хотите, чтобы я давала показания?
— Показания? Какие?
— На суде. Во время процесса. — Лицо ее выражало тонкую проницательность героини киноэкрана.
— Не совсем вас понимаю.
— Можете не темнить, — сказала она. — Я же понимаю, что вы адвокат. Желаю вам успешно провести это дело.
2
Я вошел в рентгеновский кабинет вместе с Хьюзом, рентгенологом Мемориалки, старым своим знакомым, — мы с Джудит иногда играли с ним и с его женой в бридж. Оба они играли хорошо, не щадя противников, но мне это даже нравилось, иногда и на меня нападает такой стих.
Я не позвонил Льюису Карру, так как был уверен, что он откажет мне, Хьюз же стоял на довольно низкой ступени иерархической лестницы, и ему было наплевать, чьи снимки меня интересуют — Карен ли Рендал или же Ага Хана, которому несколько лет назад делали здесь операцию на почке. Хьюз провел меня прямо в кабинет. Там работало несколько рентгенологов. Перед каждым лежал конверт со снимками и стоял магнитофон. Они вынимали снимки один за другим, зачитывали имя пациента, порядковый номер и характер снимка, затем быстро прикрепляли его к матовому стеклу и начинали диктовать диагноз.
Снимки хранились в соседней с рентгеновским кабинетом комнате. Хьюз вошел туда, достал снимки Карен Рендал и принес их мне. Мы уселись перед стеклянной стенкой, и Хьюз укрепил на ней первый снимок.
— Боковой снимок черепа, — сказал он, вглядываясь в него. — Тебе известно, по какой причине его
