Мы выходим из лавки, и уже довольно поздно, почти половина шестого. Мы останавливаемся на углу и болтаем.
— Что ты собираешься делать с этими двумя куртками? — спрашивает Пит.
— Я собираюсь носить их, — отвечаю я.
— Как ты собираешься носить две куртки, а? Нет, сэр. Это не-воз-мож-но!
— Я собираюсь надеть эту с серебристым отливом сейчас, а ты мне поможешь, Пит, ладно?
— Как помогу, Джордж Вашингтон?
— Ты отнесешь куртку мистера Рока Хадсона к себе домой и будешь там беречь ее для меня, и, может, завтра я приду и заберу ее.
— Это я могу, — говорит Пит. — Конечно, могу. Не сомневайся. Конечно, могу отнести куртку мистера Рока Хадсона к себе домой и беречь ее для тебя. С удовольствием. Да, сэр. Ага!
— О'кей, — говорю я. — Бери ее сейчас, а я надену другую, потому что у меня свидание, понял, Пит? Так что возьми эту куртку.
— Куда ты идешь, Джордж Вашингтон?
— На свидание, Пит, — говорю я.
— На свидание с Кэти, а?
— Нет, друг. Мне не нравится эта Кэти. И свидание у меня не с Кэти.
— Это хорошо. Потому что эта Кэти нравится мне. Это хорошо. Порядок!
— Пит, ты сейчас же пойдешь домой.
— Конечно, Джордж Вашингтон. И я возьму эту куртку.
И я даю ему куртку и говорю:
— А сам ты ее не надевай. Потому что эта куртка моя.
— Джордж Вашингтон, — говорит он, — я не надену эту куртку. Да, сэр. Это куртка твоя, сэр. Твоя и мистера Рока Хадсона. Так что я ее не надену.
Мы прощаемся, и он берет мою куртку на руку и уходит. Я немножко прохожу за ним следом и смотрю, что он будет делать. Он-то не знает, что я за ним смотрю. И, друг, я поймал его. Он снимает свою куртку и надевает мою! Да, сэр. Я поймал его. Ну, Пит!
Друг, я ничего не имею против, почти ничего, потому что Пит — мой друг. Но я знаю, что он пойдет к своей Саре и скажет, что у него куртка мистера Рока Хадсона. Я точно знаю, что он так сделает.
Из того, что мне дал Джанни Гриква, осталось два фунта. Я скажу вам, почему я велел Питу идти домой, когда до митинга осталось, может, часа полтора. Я отослал его, потому что за два фунта я хочу купить себе золотые часы. Да, сэр. И я не хочу, чтобы Пит это знал, — понимаете?
Стало быть, я возвращаюсь и опять захожу в лавку Гарри.
— Так тебе нужны эти таблетки, сынок? — спрашивает меня Гарри.
— Нет, сэр, — говорю я. — Мне нужны часы на руку.
— Часы? — говорит он. — Боже, храни британский флаг! У меня есть золотые часы, сынок, за три фунта десять шиллингов, как раз тебе на руку.
— Гарри, — говорю я, — у меня осталось только два фунта.
— Часы твои, — говорит он. — Бери за два фунта. Ты купил у меня сегодня две куртки, и поэтому я уступаю тебе золотые часы за два фунта.
— Спасибо, друг, — говорю я. — Да, сэр.
Он опять уходит за перегородку и выносит оттуда золотые часы. Друг, это очень красивые часы.
— Эти часы, — говорит Гарри, — эти часы прямо с Женевской конвенции. Швейцарские, японского производства. Погляди на надпись.
— Вот это да! — говорю я.
— У тебя осталось два фунта, а?
— Да, сэр.
— Я отдаю тебе эти часы за два фунта десять шиллингов.
— Но у меня только два фунта, Гарри, я же сказал.
— Правда?
— Честное слово.
— О'кей, — говорит он. — Знаешь, я отдам тебе и за два фунта. Себе в убыток.
— Спасибо, Гарри, сэр. Спасибо.
Я даю ему два фунта, он дает мне часы, и знаете, что он еще делает? Когда я выхожу из лавки, он говорит: «Погоди!» — и бросает мне двухшиллинговую бумажку. Друг, этот Гарри очень хороший человек.
Я ухожу от Гарри и малость прогуливаюсь, потому что до встречи с Нэнси остается еще немного времени. И все время, что я прогуливаюсь, я задираю рукав своей новой куртки, чтобы люди видели, что у меня золотые часы, и понимали, что я — образованный африканец.
Мне очень хорошо от обновок, особенно от золотых часов. Еще как хорошо! Они такие красивые, эти мои часы. И время они показывают правильно, — вы меня понимаете?
Вскоре часы показывают мне, что пора идти к муниципалитету, где в половине седьмого мы договорились встретиться с Нэнси. Прекрасные- часы. Да, сэр!
Я дохожу до муниципалитета, может, к двадцати минутам седьмого и стою и жду Нэнси. Только надо делать вид, что ты куда-то все время идешь, не то полицейский подскочит и даст тебе хорошую взбучку и прикажет убираться. Поэтому я хожу взад-вперед мимо больших ступенек перед входом и жду Нэнси. Половина седьмого, а ее нет. Друг, я смотрю на часы и думаю, что буду ждать до без четверти семь, а потом мне придется идти на митинг дяди Каланги.
Может быть, без четверти семь я чувствую, как кто-то тянет меня за мою новую куртку. Я оглядываюсь и вижу грязного цветного мальчишку лет шести-семи.
— Ты Джорджи? — спрашивает он.
— Конечно, малыш, — говорю я.
— Меня просили тебе кое-что передать, — говорит он и шмыгает носом.
— Мне?
— Ты хочешь знать, что меня просили тебе передать?
— Конечно, малыш.
— О’кей, — говорит он. — Шесть пенсов.
— Так что тебя просили мне передать?
— Нет, друг. Какой ты дурак. Дай сначала шесть пенсов.
Эти мальчишки! Я даю ему шестипенсовик, и он закладывает монету за щеку. Друг, эти мальчишки слишком часто ходят в кино.
— Нэнси не может прийти. Она заболела, — говорит он и бросается наутек.
— Погоди! — кричу я. — Погоди, паршивец! Откуда ты знаешь…
— Ты дурак! — кричит он и убегает за угол.
Друг, эта Нэнси! Видите ли, она не может прийти. Черт побери. А я тут стою в новой куртке и с золотыми часами, красивый, как вождь. Черт побери.
Лучше уж я пойду на митинг один. Да, сэр. Зачем ждать Нэнси, если она не может прийти? Зачем?
И вот я иду из центра в Клуф Нек, а чтобы туда добраться, надо перейти все холмы на свете, потому что Клуф Нек находится у подножия Столовой горы.
Когда ты подходишь к Столовой горе, она делается все больше и больше. И чем ближе я к горе, тем сильнее становится ветер. Друг, этот юго-восточный ветер может дуть так сильно, как ему вздумается. Да, сэр. А уж если он примется дуть, так с ног валит, это я вам говорю. И, понимаете, он всегда начинается так неожиданно. Он дует и дует, этот ветер. Он поднимает бумажки, сор и пыль и носит их по воздуху. Даже автобусы от него малость качает, это я вам говорю. Как будто он хочет сдуть все прямо в море. А что он делает с бедным старым морем! Очень сильный бывает этот юго-восточный ветер. Когда он дует, море начинает сердиться. Оно плюется и кричит, только его не слышно, потому что ветер громче, чем море. И он нагоняет облака на Столовую гору, и, друг, я знаю, почему люди называют эти облака пеленой — они и правда похожи на пелену.
