Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны

l:href='#n_3' type='note'>[3]. Его последним официальным действием в этой роли была поздравительная телеграмма Карлу Либкнехту по поводу его освобождения из каторжной тюрьмы в конце октября 1918 года. В ней он выразил надежду, «что скоро немецкий пролетариат своим мощным кулаком разгромит главного врага в своей собственной стране, чтобы рука об руку с русским пролетариатом сделать свободной дорогу к мировому социализму».

Однако главным вкладом России в дело немецкой революции 1918 года была не её пропаганда, а попросту её пример.

«Слово — как след на воде,
Но все же проторенная дорожка ведет за собой дело».

Русская октябрьская революция показала пример, что восстанием можно действительно прекратить войну, и кроме того, она показала, как это делается. Инструментом русской революции были спонтанно избранные Советы рабочих и солдатских депутатов, и революционный лозунг гласил: «Вся власть Советам».

Это запомнилось, и это стало школой. Когда в Германии в ноябре 1918 года грянула революция, то революционеры знали — или полагали, что знают — как следует её делать: повсюду они моментально создавали рабочие и солдатские советы, объединялись в региональные и надрегиональные собрания советов, создавали исполнительные комитеты, а на вершине власти они создали «Совет народных уполномоченных».

Казалось, что Германия за одну ночь стала идеальной республикой Советов — гораздо более совершенной и упорядоченной, гораздо быстрее и проще, чем сама Россия, в которой целых полгода длилось соперничество между Советами и Временным правительством и где еще и теперь имели место примечательные неявные отношения между Советами и большевистской партией, которые постепенно очень отчетливо и явно разрешились в пользу партии. Немецкое подражание на первый взгляд казалось гораздо более удачным, чем русский образец. Ведь подражать всегда легче, чем показывать пример…

Как известно, это немецкое подражание русской революции затем весьма быстро оказалось пустым орехом. Почти с первого дня немецкая революция стала развиваться вспять, вскоре Советы уступили власть Национальному собранию, через несколько месяцев каждый уже видел, что революция потерпела крушение, а через неполный год Германия уже стала оплотом контрреволюции.

В чем была причина? По общепринятым до сих пор русским и коммунистическим объяснениям — в двойной игре и в предательстве вождей социал-демократов, которые встали во главе революции лишь для того, чтобы её «обуздать» и подавить. То, что они это сделали, не отрицается. В известной мере коммунисты со своим объяснением совершенно правы. Но почему это им удалось сделать? Ведь и у русских меньшевиков в конце концов в 1917 году был заключен союз с буржуазией и с армией; ведь и они после первого неудавшегося мятежа в июле 1917 года преследовали и подавляли большевиков; ведь и они хотели «обуздать» революцию. Почему немецким социал-демократам (и их буржуазным и контрреволюционным союзникам) удалось то, что не получилось у русских меньшевиков и их союзников?

По двум причинам. Во-первых, поскольку через два дня после начала немецкой революции война закончилась; во-вторых, поскольку в Германии не было большевистской партии — и не было Ленина.

Как русская, так и германская революции в действительности были революциями против войны — и ничем иным. Никто не уяснил это лучше, чем сам Ленин, который с самого начала выдвинул лозунг: «Превращение мировой войны в мировую гражданскую войну!» Несомненно, что Ленин хотел использовать революцию, и затем также тотчас же внедрить социализм — но сделать революцию с социалистическим лозунгом он не мог. Не этот лозунг вызывал революционную энергию масс, без которой и Ленин был бы беспомощен: её вызывала война, тупое страдание от войны и растущее разочарование в войне. Что выводило сотни тысяч людей в 1917 году в России и затем также в 1918 году в Германии на улицу и заставляло их слепо рисковать своей жизнью, было не марксистской убежденностью — она была лишь у немногих, и эти немногие жили с ней на протяжении многих лет в молчаливой или гласной оппозиции совершенно мирно, — и никогда не была на первом плане жажда крестьян, как в России, получить землю (в Германии этому не было прямых параллелей). Это было единственно лишь неукротимое, отчаянное, наконец-то более не сдерживаемое стремление выбраться из военного ада. Если бы Милюков и Керенский, которые незадолго до того были вознесены на вершины власти мартовской революцией 1917 года, поняли это и тотчас же заключили мир — Ленин никогда не смог бы развить свою деятельность. То, что они этого не сделали, и что Ленин это сделал — это, и только это было секретом их поражения и его победы.

Но немецкие Милюков и Керенский, а именно Эберт и Шайдеманн, сделали мир — более того: они пришли уже с ним. Когда 9-го ноября 1918 года в Берлине разразилась германская революция, делегация по заключению перемирия была уже в пути. Два дня спустя оружие замолкло. И теперь естественно все хотели вернуться обратно в нормальную частную жизнь; с концом войны революция в одно мгновение потеряла свою главную движущую силу.

Чтобы теперь её удерживать в движении и вести дальше, чтобы установить её созидательные цели, определяющие облик государства и общества, требовались огромная воля и острый, отшлифованный направляющий инструмент. Оба они в Германии отсутствовали. В России они были.

Немецкие социал-демократы, которые в ноябре 1918 года пришли к власти, давно уже больше не были революционерами, в том числе и когда они по привычке пользовались революционными фразами. Теперь, когда они могли показать, что они такое, они явили, что в действительности стали контрреволюционерами. И у немецких коммунистов в решающий момент еще не было никакой организации.

Ленин свою большевистскую партию в 1903 году отколол от русской социал-демократии, и у него было долгих четырнадцать лет, чтобы в постоянной борьбе с меньшевиками и в постоянном безжалостном выкорчевывании и выпалывании слабых и колеблющихся приверженцев превратить её в элитный корпус закаленных профессиональных революционеров, который потребовался ему в 1917 году для того, чтобы массовое восстание против войны превратить в настоящую революцию. Германская коммунистическая партия была основана Либкнехтом лишь 30-го декабря 1918 года, когда массовое восстание уже миновало, когда оно уже наполовину выгорело, уже наполовину потерпело крушение.

И у них не было Ленина. Либкнехт, великий оратор и отважный человек, не был ни организатором, ни революционным стратегом. А самую сильную и изощренную голову среди немецких коммунистов, Розу Люксембург, как раз можно было назвать Анти-Лениным. Уже в довоенное время в социалистическом Интернационале она принадлежала к самым ярым его критикам. Она в корне не принимала жесткий, макиавеллиевский реализм Ленина и противостояла ему. В противоположность Ленину она воспринимала демократию столь же серьезно, как и социализм, она не хотела одного без другого. Программа, которую она разработала еще для «Союза Спартака», и которую принял учредительный съезд коммунистической партии, содержит ключевую фразу:

«Союз Спартака возьмет правительственную власть не иначе, как через ясное выражение недвусмысленной воли подавляющего большинства пролетарских масс в Германии, не иначе как в силу их сознательного согласия со взглядами, целями и методами борьбы Союза Спартака».

Ленин, если бы он прочел это, только бы лишь сухо рассмеялся. Ленин желал власти и победы, и он получил их. Роза Люксембург в принципе ненавидела власть, и поэтому у неё не было победы, только лишь мученическая смерть. Правда, она оказывает влияние и далее.

Известная критика русской революции, которую Роза Люксембург сочинила в 1918 году, еще находясь в тюрьме, сегодня многим кажется пророческой. «Свобода только для приверженцев режима, только для членов партии — это не свобода. Свобода — это всегда только свобода инакомыслящих… Без всеобщих выборов, ничем не стесненной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений жизнь во всех общественных институтах погибает, превращается в видимость жизни, в которой одна только бюрократия