больше мировой революции, а строить социализм в одной стране. Остальные коммунистические партии, прежде всего немецкая, стали для него всего лишь вспомогательными войсками русской государственной политики. Их задачей больше не было в своих странах делать революцию — на это он не считал их способными, — а обеспечивать в своих странах всевозможную поддержку соответствующих русских интересов.
Германская коммунистическая революция больше не нужна была Сталину. То, что ему было нужно от Германии, ему прекрасно давала договоренность с консервативной Германией. Он мог беспокоиться лишь о том, что этой договоренности может быть нанесен вред, если в Германии когда-либо к власти снова придут «западники», что означало прежде всего — социал-демократы.
В 1928 году это угрожало произойти: социал-демократы выиграли выборы в рейхстаг и впервые за восемь лет снова встали во главе правительства страны. И поэтому немецкие коммунисты получили в 1928 году из Москвы указание — отныне весь свой огонь сконцентрировать на социал-демократах. «Социал- фашисты», как их теперь называли, неожиданно стали главными врагами немецких коммунистов и оставались ими на протяжении пяти лет. Даже борьба против нараставшего гитлеровского движения в эти пять лет с 1928 по 1933 год оставалась подчиненной борьбе против социал-демократов.
Россия Сталина со времен Рапалло прекрасно уживалась с правобуржуазной капиталистической Германией. Во время великой депрессии 1930–1931 годов экономическое сотрудничество стало почти столь же успешным, как и военное: немецкой тяжелой промышленности русский рынок теперь нужен был как сама жизнь. В свете крушения мировой торговли и сворачивания внутреннего рынка она удерживалась на плаву почти только благодаря постоянно растущим объемам русских заказов. И наоборот, русская программа индустриализации первой пятилетки могла хорошо использовать немецкие поставки. Общность интересов с капиталистической Германией как в экономической, так и в военной области! В глазах Сталина поэтому и захват власти Гитлером, когда он произошел, не должен был ничего изменить: нацисты были для него такой же капиталистической партией, как все другие — они скоро узнают, на какой стороне их хлеб намазывается маслом. Единственными нарушителями спокойствия были социал-демократы с их вечной русофобией и их вечным уклоном на запад. Они были в Германии опасностью для русских интересов, врагом России. Поэтому они должны были также стать и врагами немецких коммунистов. Довольно! И так оставалось до 1933 года.
Часто переоценивают вред, который причинила в Германии эта братская борьба между коммунистами и социал-демократами. Еще и сегодня можно подчас прочитать, что это была главная причина внутриполитической победы Гитлера. Но каким образом единый фронт обеих рабочих партий мог предотвратить захват власти Гитлером, видится с трудом. Парламентского большинства коммунисты и социал-демократы (даже в сумме) никогда не имели, а коалиции социал-демократов с буржуазными партиями, которые в стране находились у власти до 1930, в Пруссии до 1932 года, были созданы гораздо раньше, когда социал-демократы с коммунистами занимались одним делом. Социал-демократы и коммунисты были разбиты по отдельности. Исходя из тогдашней ситуации в Германии, они были бы разбиты и в случае их единого фронта.
Захват власти Гитлером естественно был трагедией для обеих партий — гораздо более горькая трагедия для коммунистов, которые с первого момента в полной мере подверглись жестокости гитлеровского преследования. Насколько глубоко уже упал интерес русских к немецким коммунистам, можно видеть из того, что правительство в Москве сначала совершенно не было обеспокоено гитлеровским преследованием коммунистов в Германии. Советник посольства Хильгер, который в течение двадцати лет был непосредственным свидетелем перипетий германо-русских отношений, сообщает: «Во время первых пяти-шести месяцев после перехода власти к Гитлеру [было] явно заметно, что советской прессе была предписана величайшая сдержанность. В то время, как Гитлер… уничтожал аппарат КПГ, правители в Кремле по внешнеполитическим причинам считали необходимым по-прежнему в отношении Германии выражать свою добрую волю. Такие личности, как Крестинский[7], Литвинов и Молотов не упускали ни одной возможности, чтобы уверить нас в том, что у правительства нет желания изменять свою внешнюю политику». Литвинов — хотя сначала и менее дружественный по отношению к Германии, чем его предшественник Чичерин — говорят, в то время при случае хладнокровно сказал следующее: «Что нам за дело, если вы своих коммунистов стреляете!»
Прошел почти год, пока русские не поняли, что в лице Гитлера они имеют перед собой не обычного политика из немецких правых, и что немецко-советская дружба закончилась. Возможно, лишь после прихода Гитлера к власти они впервые взяли на себя труд прочесть «
Германо-русской дружбе периода Рапалло требовалось время, чтобы умереть. Она медленно иссякала в течение 1933 года, отдельные её обломки удерживались даже еще в течение года, и состояние тотальной, ледяной враждебности, которая стала характерной для гитлеровского периода, было достигнуто лишь в 1935 году. Но несущая центральная опора этой дружбы, военное сотрудничество, развалилось первым — совершенно неожиданно и внешне как гром среди ясного неба.
Хильгер описывает, как это произошло: «В первой половине мая (1933 года) в Москву прибыла группа высших немецких офицеров под руководством генерала фон Боккельберга, чтобы провести переговоры с Генеральным штабом Красной Армии. Этот визит был окутан прежним духом полного согласия и доброй воли. На устроенном германским послом по случаю пребывания немецких гостей торжественном ужине среди немцев и русских царило отличное настроение. Все члены военного совета СССР присутствовали на нем, и Ворошилов настойчиво выразил свое мнение, что следует и далее поддерживать связь между обеими армиями. Сопровождаемый добрыми пожеланиями своих советских друзей, фон Бокельберг отбыл обратно, но еще до того, как он и его спутники добрались до Берлина, Красная Армия неожиданно потребовала, чтобы рейхсвер прекратил все свои предприятия в России. Вскоре после этого русские категорически отказались далее участвовать в каких-либо курсах немецкой военной академии.
Наркомат иностранных дел позже утверждал, что он получил надежные данные о том, что вице- канцлер фон Папен раскрыл французскому послу в Берлине Франсуа-Понсе все детали германо-русского военного сотрудничества. Когда министр иностранных дел фон Нойрат призвал по этому поводу Папена к ответу, тот все отрицал, и насколько я знаю, утверждение Наркомата иностранных дел действительно было фальшивкой. Но готовность, с которой в неё поверили в Москве, и скорость, с которой в Кремле решились на столь решительную акцию, отчетливо показывают, насколько напряженными были уже отношения. С прекращением военного сотрудничества важная глава германо-русских отношений пришла к завершению».
У этой главы спустя три с половиной года был трагический эпилог. В прощальном разговоре в конце октября 1933 года русский верховный командующий маршал Тухачевский сказал своему немецкому собеседнику: «Не забывайте о том, что это Ваша политика нас разделяет, а вовсе не наши чувства — чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу. И думайте всегда вот о чем: вы и мы, Германия и Советский Союз, сможем диктовать условия миру, если будем идти вместе».
Возможно, что это были те слова, которые спустя три с половиной года стоили маршалу жизни. То, что он к этому добавил, было менее взрывоопасно, однако еще через четыре года оказалось пророческими словами: «Но если случится между нашими странами столкновение, то тогда немцы смогут убедиться в том, что Красная Армия тем временем многому научилась».
Конечно же, всё теперь вело к этому столкновению. Потому что Гитлер, бывший в своем роде извращенным учеником большевиков, почувствовал свое призвание в том, чтобы установить над Россией вместо их господства — свое.
7. Гитлер и Сталин
Начиная с 1933 года, история Германии и России на двенадцать лет становится историей дуэли двух людей — Гитлера и Сталина. Оба были людьми необыкновенной силы воли, большой политической одаренности, отваги и фантазии, гигантского упрямства и бессовестной жестокости; и оба стали в своих
