которые откладывал, как говорил, специально для нее. Джули пыталась выведать — окольным путем, разумеется, — какую сумму составляют эти «сбережения», но старый болван только лукаво хихикал и потирал нос морщинистым пальцем. Хитрый старый ублюдок.
Она поставила кружку с молоком на поднос рядом с его микстурой, ложкой и целым набором пилюль. Господи, да он бы наверняка рассыпался, схвати она его разок да хорошенько встряхни. При ее комплекции это было бы нетрудно, тем более что от него давно уже остались одни кожа да кости. Половина этих таблеток была совершенно бесполезна, но они вызывали у него ощущение, что о нем заботятся. Большого вреда от них не будет. Сколько же это еще продлится? Сколько еще протянет этот упрямый старый болван, а главное, сколько она еще выдержит? «Терпение, Джули», — приказала она себе. Игра стоит свеч. Видит Бог, она непременно спляшет на его поганой могиле. Может, эта зима его доконает. Старый скряга не верил в центральное отопление, а электрокамин с одним нагревательным элементом, стоявший в его комнате, давал тепло разве что краешку ковра возле его кровати. Уходя за покупками, она довольно часто оставляла окно спальни открытым или незаметно прокрадывалась к нему в комнату глубокой ночью и открывала его, пока он спал, не забывая закрыть рано утром до пробуждения старика. Если он не схватит воспаления легких до конца зимы, значит, вообще не собирается умирать и проживет еще целую вечность. Но ей надо быть осмотрительной: иногда он выглядел отнюдь не слабоумным.
Джули вышла с подносом из кухни и стала подниматься по лестнице в спальню. В темноте она оступилась, и молоко выплеснулось на поднос. Она мысленно прокляла скаредность старика. В доме повсюду царил унылый полумрак, ибо он настаивал, чтобы Джули экономила на освещении. А когда какая- нибудь лампа перегорала, получить разрешение на покупку новой стоило немалых трудов. Он скрупулезно проверял каждый предъявленный ею счет, причем внезапно при этом оживлялся и его беспомощность таинственным образом исчезала; несомненно, он подозревал, что Джули его обманывает, а список ее еженедельных расходов считал вымыслом от начала до конца. Коварный старый пердун! Только за микстуры и пилюли, которыми она его пичкала, он готов был платить без всяких возражений и считал, что в них залог его жизни.
Когда она вошла, Бенджамин посмотрел на нее слезящимися старческими глазами из-под высоко натянутого одеяла. Приспустив его под подбородок, старик улыбнулся беззубым ртом.
— Благослови тебя Бог, Джули, — сказал он, любуясь тем, как она ловко закрывает дверь своим широким задом. — Ты чудесная девушка.
Она подошла с подносом к кровати и подвинула лампу на маленьком столике, чтобы освободить место. Все тени в комнате покачнулись и заняли новое положение.
— Ну вот, — сказала она, тяжело опускаясь на край кровати. — Сперва микстуру, потом таблетки. Их можно принять с молоком.
— Помоги мне сесть, Джули, — сказал он притворно слабым голосом.
Джули мысленно чертыхнулась, прекрасно зная, что он в состоянии усесться сам. Она встала, взяла его под мышки и, приподняв, придала его почти невесомому телу сидячее положение, взбив подушки у него за спиной. Желтый, сморщенный и липкий, он расплылся в улыбке. Джули отвернулась.
— Микстуру, — сказал он.
Она встряхнула пузырек и налила в ложку немного лекарства. Бенджамин широко открыл рот, став похожим на птенца, разинувшего клюв в ожидании червяка. Джули сунула ложку ему в рот, борясь с желанием пропихнуть ее всю в эту куриную глотку, и он с шумом всосал тягучую жидкость.
— Еще одну, и будете умницей, — сказала она, совершая над собой усилие.
Он состроил капризную детскую гримаску и опустил нижнюю челюсть.
Когда он проглотил вторую порцию, Джули поскоблила ложкой его заросший седой щетиной подбородок и отправила пролитые капли обратно в рот. Теперь очередь за пилюлями, которые возлагались на его скользкий дрожащий язык, как кусочки церковной просвирки, и смывались теплым молоком. Затем Джули промокнула его рот косметической салфеткой, и он съехал на спину с видом полного довольства.
— Ты обещала посидеть со мной, — лукаво напомнил он.
Она кивнула, зная, на что он намекает. Это небольшая жертва, на которую приходится идти ради денег старого ублюдка.
— Ты так добра ко мне, Джули. За все эти годы только ты по-настоящему заботилась обо мне. Ты — это все, что у меня осталось, дорогая. Но ты об этом не пожалеешь, обещаю, ты не пожалеешь. Ты будешь прекрасно обеспечена, когда я умру.
Джули похлопала его по руке.
— Вы не должны так говорить. Вам еще жить да жить. Возможно, вы и меня переживете. — Поскольку ей было всего тридцать девять, она считала, что такая возможность исключена.
— Ты будешь прекрасно обеспечена, Джули, — повторил старик. — Распусти свои волосы, дорогая. Ты знаешь, как я люблю на них смотреть.
Она наклонилась, и ее блестящая грива оказалась в пределах досягаемости. Старик провел шишковатыми пальцами по волосам, наслаждаясь их великолепием.
— Прекрасно, — пробормотал он. — Такие густые, такие здоровые. Ты поистине благословенна, Джули.
Сама того не желая, она улыбнулась. Да, волосы были ее главным козырем. Она знала, что тело у нее слишком крупное, хотя его плавные округлости не лишены привлекательности — чтобы их описать, потребовалась бы кисть Рубенса, — да и ее немного полноватое лицо опять же нельзя назвать уродливым. Зато волосы — как говаривал еще в Ирландии ее пьяный отец, — волосы были «даром Богов». Она заскромничала, стараясь играть в эту игру так, как нравилось старику.
— Ну же, Джули, дорогая, — притворно взмолился он, — дай мне на тебя посмотреть.
— Вы знаете, что я этого не сделаю, Бенджамин.
— Но в этом нет ничего дурного. Смелей, — уговаривал он.
— У вас может сердце не выдержать, Бенджамин. — Она надеялась, что однажды так и будет.
— Мое сердце уже не выдерживает, дорогая. Неужели ты не отблагодаришь меня за ту награду, которую я тебе завещаю?
— Я же просила не говорить больше об этом. Кроме того, моя награда — это забота о вас.
— Так позаботься же обо мне, Джули, милая.
Она встала, зная, что старик потеряет терпение, если игра затянется. Закинув руки за голову, она расстегнула застежку на шее и одним движением расстегнула все кнопки сверху донизу, отчего туго накрахмаленное платье легко соскользнуло, едва она повела плечами. И Джули предстала перед ним в позе напускной застенчивости, со своими тяжелыми грудями, спрятанными в бюстгальтер.
Старик пялился на нее с открытым ртом, в уголках которого скапливалась слюна. Побуждая ее продолжать, он судорожно закивал головой. Джули развязала на талии бант своего белого передника, и он упал на пол. Крахмальная юбка, которую она не без усилий стащила через бедра, скользнула по ее ногам с легким похрустыванием. Резинка ее темных колготок застряла в глубокой жировой складке на талии, и она запустила большие пальцы в свою плоть, чтобы найти ее. Бенджамин охнул, когда она предстала перед ним горой белой плоти, сдерживаемой только бюстгальтером и трусиками.
— Восхитительно, — сказал он, — просто восхитительно. — Его руки исчезли под одеялом, лихорадочно нащупывая сморщенный член. — Остальное, Джули. Теперь остальное.
Она расстегнула бюстгальтер, и огромные холмы ее грудей нехотя вывалились на склон живота. Бюстгальтер полетел на груду одежды у ее ног, а она сжала свои груди, так что они сплющились, и принялась поглаживать розовые соски, пока они не набухли, как выдвинутые антенны. Ее руки скользнули вниз по необъятному животу. Она просунула пальцы под резинку трусиков и медленно спустила их на бедра. Старик громко застонал и вытянул шею, стараясь получше рассмотреть ее пушистый темный треугольник.
Совершенно голая, Джули стояла перед ним, уперев руки в бока.
— Да, да, Джули. Ты знаешь, что теперь делать.
Она знала. Танцевать.
Громадная тень вторила ее движениям по всей комнате, заезжая на потолок и зловеще нависая над ними обоими, когда Джули приближалась к лампе. Джули извивалась и кружилась, приседала и прыгала,
