мертвецы были страшно истощены и одеты в какие-то грязные лохмотья. Одни сами наложили на себя руки, другие скончались от полного безразличия к жизни. Не все, однако, дошли до такого беспомощного состояния: многие из тех, кто участвовал в беспорядках прошлой ночи, недоумевали, поскольку хорошо помнили, что они вытворяли в ночные часы, но были не в состоянии всего этого объяснить. Если кому-то удавалось добраться домой, родственники старались спрятать их подальше. Оказавшись в безопасности, люди эти настойчиво просили задернуть шторы и с тревогой прислушивались к радиосообщениям о массовых беспорядках предыдущей ночи, зная, что принимали в них участие, но не осмеливаясь заявить об этом в полицию. Перепуганным близким оставалось только наблюдать, не прибегая к посторонней помощи, поскольку они знали, что все, кто был замешан в массовых ночных беспорядках, подлежат аресту. Завывание сирен пожарных машин прекратилось только к полудню, но «скорые помощи» носились по улицам до позднего вечера. Точное число жертв той первой кошмарной ночи, как и число тех, у кого помутился рассудок, подсчитать не удалось, ибо последующие события приобрели такие масштабы и развивались с такой быстротой, что вести точный учет человеческих жертв и материальных потерь оказалось делом безнадежным. Важнейшей целью стало выживание, а не регистрация подробностей.
На следующую ночь произошло то же самое.
И повторилось на следующую.
И на третью.
Прихожане Храма Новообращенных собрались в тот день пораньше, так как знали, что не смогут выйти из дому и добраться до этого ультрасовременного белого здания после комендантского часа, который начинался в пять часов вечера. В ожидании начала службы было приказано соблюдать полную тишину — брат Мартин не желал, чтобы их присутствие здесь обнаружилось, — но души собравшихся пребывали в возбужденном смятении. Они боялись, но в то же время сгорали от любопытства. Их духовный пастырь рассказал им о том, что должно было скоро произойти, и прихожане поверили его слову. Брат Мартин знал, ибо он разговаривал с Тьмой.
В помещении, расположенном в дальнем конце церкви, которую правильнее было бы назвать залом для собраний, у алтаря, который на самом деле являлся искусно выполненной кафедрой, сидел аккуратно одетый человек, освещенный единственной свечой, стоявшей перед ним на столе. Закрыв глаза, он глубоко и ритмично дышал, чувствуя исходящее из зала напряжение, и улыбался. Это поможет: вибрации потока мысли послужат хорошим ориентиром. Он готов, и они тоже готовы. Почти сто пятьдесят человек. Тьма радушно примет их.
Осторожный стук в дверь оторвал его от размышлений, и он открыл глаза. В комнату вошел высокий негр, один из его последователей. Ему было чуть за тридцать; несмотря на буйную шевелюру в стиле «афро», его костюм был строг. Брат Мартин улыбнулся:
— Все готово?
Негр слишком нервничал, чтобы ответить на улыбку.
— Готово, — подтвердил он.
— Боишься ли ты, брат Джон?
— Брат Мартин, боюсь до ужаса!
Брат Мартин громко расхохотался, и его последователь и сподвижник тоже не удержался от смеха.
— Отныне бояться нечего, Джон. Мы слишком долго ждали этого момента — нам нельзя его упустить.
Брат Джон колебался.
— Знаю, знаю. Но что, если ты все же ошибаешься?
Брат Мартин размахнулся и залепил негру пощечину. Тот не оказал никакого сопротивления, хотя был почти на целый фут выше наставника.
— Ты не должен сомневаться, брат Джон! Я говорил с Тьмой, и она сказала мне, что делать. — Он понизил голос и потрепал негра по щеке, еще не остывшей от удара. — До сих пор мы довольствовались тем, что получали от этих людей, брат, но сейчас можно получить гораздо больше. Их вера принесла нам богатство, но теперь мы добьемся с их помощью того, что превосходит всякую материальную выгоду. — Он подошел к двери и повернулся к своему сподвижнику. — Снадобье готово?
— Да, брат Мартин.
— Да будет непоколебима твоя вера в меня, брат Джон. — Он открыл дверь и вышел в зал.
— Какая там вера, дерьмо! — пробормотал негр. С тех пор как они начали убеждать людей, что спасение можно обрести только с братом Мартином, они извлекли немалую выгоду, принимая подношения и разъезжая по всей стране в поисках новых приверженцев своей веры. Люди молились на своего духовного пастыря, проповедовавшего, что любовь — это способность жертвовать собой и всем своим достоянием. А брат Мартин для того и существует, чтобы принимать все, что они отдают. Особенно женщины. Брат Мартин не гнушался даже самыми страшными. У любого нормального человека вывернуло бы наизнанку кишки при виде тех уродин, с которыми делил ложе брат Мартин. Брат Джон был куда разборчивей.
Последователи брата Мартина с готовностью воспринимали его разглагольствования о том, что вожделение — это такой же существенный компонент любви, как и чувство: вожделение способствует деторождению, а это ведет к увеличению числа тех, кто последует путем Господа. Они обожали слушать о том, что грех — это благо, ибо грех подразумевает покаяние, а познать смирение можно только через покаяние, и только испытав истинное смирение, можно соединиться со всемогущим Господом. Сегодня греши, а завтра раскаивайся — что может быть лучше? Единственная проблема заключалась в том, что брат Мартин всерьез поверил в свое собственное учение.
Они с Джоном и сами удивлялись, когда то, что начиналось восемь лет назад как мелкое мошенничество для приработка, превратилось в постоянное выгодное занятие. Первые годы были сплошной комедией, и после каждого молитвенного собрания они хохотали до слез, не в силах даже пересчитать выручку. Но очень скоро убедились, что деньги были отнюдь не единственным приятным преимуществом их новой деятельности: выяснилось, что самым тяжким грехом, требующим покаяния, была слабость плоти. Чем больше брату Мартину удавалось пробудить в людях угрызений совести, тем усерднее он благодарил Господа за то, что послан им в качестве орудия греха. Наедине, бывало, он подмигивал Джону и спрашивал: «Кто сможет оспорить идею, что трахаться с кем попало — это благо для души?» Но после того, как брат Мартин, он же Марти Рэндел, за два года трижды подцепил триппер, его отношение к этому вопросу изменилось. Но только ли гонорея виновата в том, что человек сходит с ума? Сегодня — гонорея, а завтра — маразм? Возможно, брат Мартин поверил во всю эту чепуху именно потому, что все они так неумеренно ему поклонялись. До того как основать Храм Новообращенных, Рэндел — брат Мартин — был обычным мошенником, теперь он стал тем, кого полагалось боготворить. Да у кого угодно голова пошла бы кругом! Брат Джон, он же Джонни Паркер, с изумлением наблюдал, как менялся с годами Рэндел: его проповеди становились все более эмоциональными, неизменно достигая мощного крещендо, заставляющего всех прихожан вскакивать, рукоплеща и восклицая: «Аминь, брат Мартин!» Иногда они оба, как и прежде, посмеивались над легковерием своей паствы, поздравляя себя с удачей, но подобные минуты выдавались все реже и реже. А нынче у брата Мартина, кажется, поехала крыша. Неужели он на такое пойдет? Или он просто одержим манией величия, придумав это, чтобы испытать своих прихожан и доказать свою власть над ними, но в последнюю минуту все же остановит эксперимент? Брат Джон, он же Паркер, надеялся, что произойдет именно это.
Брат Мартин направился к кафедре-, на ходу привыкая к яркому освещению зала после полумрака маленькой комнатки. Его появление было встречено возбужденным гулом. Люди тревожно переглядывались, опасаясь того, что должно сейчас произойти, но сгорая от желания испытать это новое, но далеко не последнее переживание. Несколько человек в толпе все еще были подвержены сомнениям, но это случайные люди в их рядах. То, что творилось в городе, подтверждало слова брата Мартина. Время пришло, и они хотели быть в числе первых.
Брат Мартин привлек внимание прихожан к трем большим чашам, стоявшим на столе в центральном проходе.
— Перед вами, возлюбленные братья и сестры, наш эликсир, — торжественно провозгласил он. — Сделав один-единственный глоток, вы обретете бессмертие. Вы своими глазами видите хаос, который
