Работой? Ты должна дать мне подсказку.
Знаешь, мне кажется, ты должен начать с конца.
Подойди. Его рука такая же тяжелая, как и все его тело, когда он протягивает ей ее.
Ты не хочешь мне ответить?
Знаешь, у многих мужчин есть подруга, это ничего не значит.
Ничего не значит, что ты спишь с другой женщиной?
Кто сказал, что я это делаю?
Я знаю, что ты это делаешь.
Это прошло.
Но с ребенком ты не можешь расстаться.
Он чувствует облегчение. Странно.
Это было ошибкой, по-другому сказать не могу.
Сколько лет ребенку?
Манон не разрешает себе плакать.
Пол года.
И ты признал отцовство?
Зефир внезапно понимает, что он никогда не сомневался, что Лулу — его дочь. Нет.
Почему тогда ты ходишь с ней к фотографу?
От целлулоида исходит тошнотворный, химический запах, прежде чем усиленный линзой солнечный луч зажигает велосипедную покрышку. Давай пройдемся?
Нет, ты останешься здесь.
Да, но мне нужен воздух.
Включи кондиционер. А твоя работа?
Что с ней?
Почему ты не спас того мужчину в ресторане? Это же твой врачебный долг. Кто ты, собственно?
Кто я? Что ты имеешь в виду? Я есть я.
Но, очевидно, не тот, кто я думала.
Все совсем не так, как ты себе представляешь.
Ты даже не догадываешься, что я себе представляю. Манон начинает шептать, чтобы лучше контролировать свой голос. Почему ты не сдержал врачебную клятву?
Он ослабляет галстук. Понимаешь… Он не знает, где спрятаться. Нет никаких кустов, в которых он может искать укрытия. Лишь голое поле. Потому что я так и не стал врачом, если хочешь знать. И больше мы об этом не говорим.
Это ты так думаешь. Мы только начали.
Но, Манон. Он встает и идет к окну. Все закончилось, я же сказал.
Что?
С другой. Все кончено.
Это тоже кончено.
Что ты имеешь в виду, Манон? А путешествие? Мы же только приехали.
Мне нужно подумать. Она садится к нему спиной на край кровати.
Манон, я люблю тебя.
Муха жужжит в отчаянной попытке вылететь из окна.
И ты хочешь, чтобы я в это поверила?
Ее голос никогда не был таким. Как у раненого животного.
Я прогуляюсь.
Алло, Сабатин?
Зэт, это ты?
Не знаю.
Какой ты обманщик, Зэт. Я стояла и смотрела вчера полчаса на полную луну. Но никакого привета не было, совсем никакого.
Он отлично это знает. Когда он недавно говорил ей об этом, он был полностью уверен в том, что сможет это сделать. Но вчера, когда у Большого канала смотрел на светящийся круг, он споткнулся о свою мысль. Нет, я знаю. Нельзя сомневаться. Но я засомневался на мгновение, и не получилось. Мне жаль.
Мне тоже, Зэт. Я была так уверена, что ты пошлешь мне привет. Она действительно расстроена.
Но зато, Сабатин, или — вместо этого… может, ты приедешь в Венецию?
В смысле?
В прямом.
Сейчас? Да?
Да.
Но что я скажу Франсуа? Она начинает плакать в телефон. Я не могу больше лгать, Зэт. Просто не могу. Нельзя лгать тому, кто тебе дорог. Это ужасно. Я не могу.
Кто сказал, что существует только одна правда? Его голос странный, когда он это говорит, почти беззвучный. Здесь большая фотовыставка.
Да?
По крайней мере, она может открыться. Я закажу номер…
Но у тебя, наверное, есть номер?
В смысле, двухместный номер. Я скоро тебе позвоню и скажу название отеля. За билет плачу я.
Но, Зэт…
Он положил трубку.
Рядом с телевизором звонит телефон. Легко догадаться, что в гостиной, там, где телефон стоит рядом с телевизором, маленький и недовольный ребенок.
Алло, Роз, ты слышишь меня?
Да, алло. Это ты?
А что, не похоже?
Похоже. Как хорошо, что ты звонишь. Ты уже покатался на гондоле?
Нет, это развлечение для молодоженов и тупых американских туристов. Тебе что-нибудь привезти из Венеции?
Какой ты внимательный. Какие-нибудь красивые-красивые-красивые золотые туфельки.
Какой у тебя размер?
Токе, ты отлично знаешь. Ты же сам говорил, когда я ходила в твоих ботинках, — на шесть размеров меньше, чем у тебя.
Да, точно.
У тебя все хорошо? Мне кажется, ты немного…
Нет, все в порядке. Мне нужно вернуться на совещание, и я не хочу тебе больше мешать; какая, однако, малышка сегодня сердитая.
Токе. Ты доставил мне огромную радость.
Он стоит в телефонном пузыре рядом с Академией. Причаливает вапоретто. Элегантная женщина с двумя хорошенькими детьми идет быстрым шагом по мосту. Он сразу замечает ее. Это она.
Женщина, которую он встретил в поезде двадцать лет назад. Он уверен настолько же, насколько не уверен. Направляется в ее сторону. Она останавливается и раскрывает коляску для младшего. На ней белые кожаные перчатки, хотя, должно быть, в них жарко, шелковое платье цвета лаванды и белый шифоновый платок на голове и вокруг шеи, темные очки, a la Грейс Келли. Тогда, в поезде Рим — Венеция, она тоже была похожа на актрису кино. Они вели длинный философский разговор, какой можно вести, только если ты молод и можешь одновременно понимать все и ничего. Они проговорили всю ночь. Она была красивая. Она все еще такая. Эти двадцать лет украшают ее. На следующий день она пригласила его на свой день рождения. Но когда он пришел по условленному адресу, то увидел, что это был дворец на рио де Сан-
