вмешательство сначала не помогло. Пришлось позвать еще одного моего товарища по судебному процессу в октябре 1916 года — Тимофея Ульянцева. Он был освобожден Февральской революцией и стал одним из первых членов Кронштадтского
[59]
Совета. Они добились выдачи мне документов и матросского обмундирования.
Прощаясь с ними, я сказал, что, по моим наблюдениям, в Кронштадтский Совет избрали немало случайных людей.
— Конечно, есть такие, — согласился Сладков, — и очень даже много. Сейчас ведь как выбирают — голосуют прежде всего за тех, кто красиво говорить умеет, кто громче других кричит, что он за свободу и демократию. Люди у нас еще не искушены в политике. Иным каждый крикун революционером кажется. Но ничего — время научит разбираться. А мы постараемся, чтобы эта учеба шла быстрее.
В тот же день я распрощался с Кронштадтом, успев лишь на полчаса заскочить к родным. Когда вся наша группа, в которой выделялся своим огромным ростом Головач, собралась на пристани, мы отправились в путь. Дорога лежала через Петроград, и я предложил товарищам зайти в Совет рабочих и солдатских депутатов, помещавшийся в Таврическом дворце.
— Возьмем там свежие газеты, литературу...
Возражать никто не стал.
Когда, отобрав необходимые издания, стояли в коридоре, к нам подошел пожилой человек, похожий на врача или учителя. Невесело оглядев нас с ног до головы и ни к кому не обращаясь, он со вздохом сказал:
— Нет, не простит Россия такого преступления...
— А в чем дело? — поинтересовался рослый Головач.
— Что вы имеете в виду? — спросил и я. После долгой паузы незнакомец ответил:
— Я имею в виду то, что гельсингфорсские матросы убили командующего Балтийским флотом адмирала Непенина... Позор на всю Россию!
Мы попытались узнать у гражданина, как это случилось. Оказалось, что он подробностей не знает, прочитал лишь краткое сообщение в газете. Обстоятельства гибели адмирала Непенина мне стали известны позже.
По моему глубокому убеждению, матросы никогда бы не подняли руку на Непенина, если бы он не придерживался нелепой и опасной линии поведения. Получив известие о революции в Петрограде, Непенин не нашел ничего лучшего, как скрыть эту весть от матросов. Он запретил увольнения на берег. Но замолчать революцию было невозможно. Газеты, выходившие в Гельсингфорсе, писали о ней открыто, ее приветствовали на всех рабочих митингах, а Непенин делал вид, что ничего не случилось. Возможно, надеялся, что все еще повернется вспять.
[60]
Много лет спустя мне попалась в руки телеграмма, полученная Непениным из Ревеля от командующего 1-й бригадой крейсеров Пилкина. В ней говорилось: «Считаю долгом донести, имея единственной целью сохранить для войны личный состав и суда, следую вашим приказаниям, насколько это возможно, в зависимости от меняющихся обстоятельств. Категорические требования не пускать на берег команду неисполнимы и усложняют чрезвычайно задачу, вызывая риск проникновения толпы на суда. Положение более тяжелое, чем предполагаете. В исключительную минуту нужны исключительные средства, почему предвижу необходимость невольно нарушить ваши требования и, может быть, принять участие в торжественной манифестации единения флота с новым правительством и народом. Если в Гельсингфорсе спокойно, ваше присутствие было бы драгоценно».
Но Непенин сидел на пороховом погребе, который с минуты на минуту мог взорваться. Если бы командующий флотом последовал призыву дальновидного Пилкина, события наверняка окончились бы без излишнего кровопролития. Однако Непенин выжидал. Днем 3 марта он подтвердил свой приказ, запрещающий манифестации.
Такое поведение Непенина к добру не привело. Возбуждение матросов на кораблях достигло высшей степени, и уже в половине восьмого вечера того же дня Непенин в телеграмме на имя председателя Государственной думы вынужден был сообщить: «На «Андрее», «Павле» и «Славе» бунт. Адмирал Небольсин убит. Балтийский флот как боевая сила сейчас не существует. Что могу, сделаю».
Не прошло и часа, как вслед за первой полетела новая депеша: «Бунт почти на всех судах. Непенин».
Командующий Балтийским флотом сам накалил страсти. Революцию нельзя отменить приказом, как это надеялся сделать адмирал.
Первым поднялся экипаж «Павла». По приказу еще не вышедшего из подполья комитета большевистской организации матросы захватили винтовки в караульном помещении и бросились на палубу. Вставший на их пути мичман Булич был убит. Против него никто не имел зла. Но он преградил дорогу восставшим, и его убрали. Командира 2-й роты лейтенанта Шиманского застрелили, когда он открыл огонь по матросам из своей каюты. Вслед за ним погиб старший офицер Яновский. Возле карцера матросы прикончили лейтенанта Славинского, отказавшегося выпустить арестованных.
[61]
Вскоре линкор был в руках революционных моряков. На клотике мачты вспыхнул красный огонь.
Услышав выстрелы на «Павле I», за оружие взялись моряки на «Андрее Первозванном», а за ними и на других кораблях, стоявших в Гельсингфорсской базе.
Вскоре восстанием был охвачен весь флот.
На «Павле I» убили всего нескольких офицеров, тех, кто пытался оказать восставшим сопротивление. Исключение составляет лишь старший офицер Яновский. С ним рассчитались за прежние издевательства.
Старший штурман Ланге в момент восстания был на берегу. На борт вернулся, когда все уже было кончено. Едва он появился на палубе, его окружила группа разъяренных моряков. Услышав их возгласы, Ланге понял, что ему угрожает. Он стал умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Признался, что шпионил за матросами, но не один.
— Вы и не подозреваете, кто еще ходит среди вас, — выкрикивал Ланге.
В этот момент его кто-то ударил прикладом по голове. Упавшего штурмана добили. В ту минуту все считали такой поступок естественным. Лишь потом многие стали высказывать мысль, что договорить Ланге не дал один из тех, кто сам был связан с охранкой.
Разоблачить этого человека не удалось.
Адмирала Непенина матросы не собирались трогать. Решили просто своей властью сместить. На многотысячном митинге они избрали нового командующего флотом — адмирала Максимова. Его на кораблях уважали за человечное обращение с нижними чинами. Непенин же повел себя вызывающе. Он заявил, что сдаст должность только по приказу правительства. Тогда группа вооруженных моряков явилась на «Кречет», где помещался штаб командующего, арестовала адмирала и повела его на гарнизонную гауптвахту. По дороге наиболее горячие из конвоиров застрелили его...
Постепенно страсти улеглись. На кораблях были избраны судовые комитеты. Они с первых нее дней начали наводить твердый революционный порядок. У складов оружия выставили надежную охрану, в порт и в город выслали матросские патрули.
Наша группа прибыла в Гельсингфорс 7 или 8 марта. На корабле нас приняли тепло. Я встретился со старыми друзьями. Взаимным расспросам не было конца. Потом пошли осматривать корабль. На палубах, в кубриках, в казематах и боевых службах — везде был образцовый порядок.
[62]
Я рассказал товарищам о статьях петербургских газет, в которых утверждалось, что на Балтийском флоте царит анархия, нет дисциплины. Они только посмеялись над писаниями буржуазных газетчиков.
