Захар Калинцев
Не спеша едет по станице линейка [4]. Сидят на ней, кроме возницы, краснобородый щеголеватый, одетый в нарядную тройку, в котелке и с тростью колесных дел мастер Захар Иванович Калинцев и сосед его — урядник Войска Кубанского, ветеран русско — турецкой войны Василий Григорьевич Браславец в Черкесске, при медалях и оружии. Оба, судя по всему, в изрядном подпитии и благодушном настроении.
Много воды даже в тихоходной кубанской речке Сосыке утекло с тех пор, как появился на ее берегу колесник Калинцев. Приехал он со своей Полюшкой из Рязанщины, а точнее из села Шость Касимовского уезда. Там они с Полей родились, там поженились, там осталась вся их родня. Не от хорошей жизни бегут люди из родных своих мест. Захар понимал, что будь он хоть семи пядей во лбу, не выбиться ему в люди, не вырваться из нужды дома- Бедствовать будут и они с Полей, и их еще не родившиеся дети. А пока детей еще нет, уговорил он свою жену податься в благодатные южные края. Ему не раз рассказывали I? них односельчане, что побывали на заработках на Дону и Кубани. Руки у Захара золотые, голова трезвая, не будет он там без работы. Колеса, дрожки, арбы, линейки — все это ходовой товар для хлеборобов. Прокормится и детей, даст Бог, на ноги поставит. На том и порешили.
Теперь уже это дело давнее, крепко прижился на Кубани Захар Иванович. Вот и сегодняшняя истерия — тому подтверждение. А все ж тоскует он иногда по милым сердцу рязанским местам.
поет разомлевший, уставший за день Захар Иванович своим чистым высоким голосом, и как облако набегает слеза на голубые, точно лен в цвету, глаза его жены. Нет уже в живых их матушек и батюшек, что оставили в родном селе. Как говорится, отрезаный ломоть. Уже второй самовар допивают супруги. Дети давно уже спят, а они все вспоминает и вспоминают. Вначале приехали в Ростов, пытались остановиться в Кущевке, а прочно осели в Павловской. У самого моста через речку, вдоль дороги, что вела на Ростов, на Азов, куда шли обозы на волах за солью, присмотрел себе место Захар Иванович. Там издавна селились ремесленники. Было несколько кузниц, жили бондари, плотники и прочий мастеровой люд. Там же было подворье бедного казака Василия Браславца. То, что оно бедное, видно было по всему. Хата под старым камышом, поросшим зеленым мхом, почти по окна вросла в землю. Постройки во дворе тоже вот — вот развалятся. Даже линейки у казака не было.
— Может уступит он кусочек землицы от своего большого двора мастеровому человеку? Самую малость земли, чтоб только построить дом и рядом с ним мастерскую? А деньги за ту землю можно получить хорошие. Да и соседство мастерового человека — разве не польза хлеборобу? То ход починить, то колесо быстро сменить в горячую пору. Не зря ведь говорят, что покупая дом, выбирай соседа.
Кряхтел горестно Браславец. Куда уж больше позора для казака, — на базу его поселится городовик? А куда денешься? Скоро уборка, а где взять денег, чтоб нанять работников, машину? Хорошо тем, у кого полна хата мужиков. Что будешь делать, когда его Онисья Григорьевна родила ему пять дочек и только предпоследнего, как в насмешку, единственного сына. Девчата и красивые, и чернявые, да баба в хлеборобстве не работник, а одно огорчение. Будто и не человек она вовсе у казачества, и землей обделена. Только и того утешения, что за казацкой дочкой не обязательно приданое. Больше того, отец рассчитывает взять еще столового за дочек деньгами от пятидесяти и даже до ста рублей, если очень повезет. Да когда это еще будет? А пока дочки малые, надо их кормить, а Михайле загодя копить деньги на казацкую справу.
Пришлось согласиться уряднику Браславцу и продать кацапу часть своего база. Вот и смотрит он уже который год, как ведет свое дело Калинцев и незлобную его душу нет — нет и посетит тяжелое завистливое чувство.
Дом Калинцев поставил, как и принято на Кубани, саманный, но подвел под него кирпичный фундамент и покрыл черепицей. Окна прорубил большие, наличники украсил своей работы затейливыми деревянными кружевами. А в доме — полы, не то что глинобитная доливка [5] у Браславца. Земли у Калинцева после постройки дома почитай что не осталось. Оттого и притулил он к самому дому сарай, а под ним вырыл и обложил кирпичом большой погреб. Мастерская, длинное и просторное помещение, была в 5–7 шагах от крыльца дома. И дом, и мастерская своим фасадом выходили на улицу. Это так было не похоже на казацкие дома, что строились в глубине двора, утопая в зелени вишневых садов, и перед ними в палисадниках до поздней осени ярким цветом полыхали мальвы. Хоть и любила цветы Пелагея Егоровна, да где ж тут в таком крохотном дворике их разведешь? А у них в России дома тоже ставили окнами на улицу. Видно последней живой данью далекой среднерусской родине был клен — единственное дерево калинцевского подворья, что рос и старел вместе с хозяевами.
Поля рожала часто: Васю, Нюню, Дуню, Павлика, Володю, Манечку, Гришеньку. Были и еще, да умирали младенцами. Дело Захара Ивановича крепло. Заказы выполнял быстро, добротно, по цене божеской. Заказов было много, колеса так и трещали на ухабистой дороге и дырявом мосту. Ребята еще подрастают. Конечно, и от них помощь, да и обучаются ремеслу. Дуня и та — стружки уберет, самовар поставит, в лавку за табаком сбегает. Но руки нужны крепкие, рабочие. Мужские руки нужны Захару Ивановичу. Вот и вспомнил он, что осталась у него в рязанских землях родня. Вечно полуголодные, с заботами о своем многочисленном семействе, каким был бы он сам, не подайся в молодые годы в чужие края. Выписал к себе Калинцев родственников. Кто из них знал ремесло, кого подучить надо было. За эти годы перебывали у него брат Поли Никишок, племянники Гришка, Тарас, Ионка — родной брат Захара Ивановича. Работали хорошо. Ели все за одним столом; вначале хозяин с рабочими, потом — семья. Денег им Поля, неизменный его казначей, давала мало. Знала, что любят выпить братцы, привыкли дома заливать тоску. Деньги по почте она слала их семьям. И шли из родных мест письма с низкими поклонами Полюшке и Захару Ивановичу с пожеланиями всякого благополучия, поклоны мужьям — кормильцам и перечень нехитрых деревенских новостей. А иногда получали немудрящие гостинцы — холст домотканный на полотенце, потоньше полот — но на рубашки. Грели душу Пелагее Егоровне эти рубашки, милой прохладой холодило лицо мокрое холщовое полотенце.
Уж чего она только не говорила своим дочкам о том полотне, когда долгими зимними вечерами они шили, мережили, вышивали, готовя с малых лет себе приданое.
С некоторых пор Поля потеряла покой. Приехал из Рязани брат ее Никифор. Из деревни он давно ушел, работал в Рязани на какой?то мануфактуре. Сестра писала из деревни, что Никишок не в ладах с полицией. Только такого товарища не хватало ее Захару! Не воздержан Захар на язык. То царя- батюшку ругает, то казаков дразнит, а того не подумает, что без него будет с детьми и с нею. Потом раз видела она какого?то мужика, что спал в мастерской в стружках. Спросила мужа вроде так запросто, без интереса, кто такой и зачем. И ее Захар, такой выдержанный и спокойный, даже цыкнул на нее. А когда она, непривычная к такому обращению, попыталась что?то возразить, молча пошел в дом, достал из шкафа почти новый свой костюм, очень приличное еще пальто, которое она хотела переделать Павлику, и отнес в мастерскую. Хоть и не видела она, но не сомневается, что и денег дал тому темному человеку. В том, что тот человек темный, она была убеждена.
Тревожно у нее на душе, а тут еще Никишок вчера запел в мастерской:
