Сергей Осокин (В. Андреев) в своей рецензии отмечал:
Амари взял на себя почти неразрешимую задачу — написать цикл стихов, посвященных декабристам. После некрасовских «Русских женщин», после стихотворений Тютчева и Мандельштама писать о декабристах почти невозможно.
Еще труднее писать о декабристах теперь, в 1939 году, когда живое предание 14 декабря уже давно превратилось в историю. Исторические романы так же как исторические стихи, почти всегда смахивают на бутафорию, ибо никогда не удается соединить в одно целое вольный вымысел автора с исторической правдой Исключения очень редки. Амари понял эту опасность бутафории и больше всего боялся «литературщины». Его стихи очень правдивы и искренни, они похожи на рифмованные и ритмические заметки на полях исторических исследований, заметки порою очень удачные, порою как будто совсем не отделанные, написанные наспех, как в дневнике.
Удачны стихи, посвященные Николаю I:
Необходимо отметить также общую тенденцию книги Амари — ее глубокую и неподдельную человечность. Он не только знает и любит декабристов, но он видит в них настоящих, живых людей. Эта человечность в наши дни настолько редкий дар, что уже одно ее присутствие оправдывает недостатки его интересной книги[141].
Называя «Кровь на снегу» «стихотворным послесловием к исторической работе» Цетлина, В. Вейдле подчеркивал, что
стихотворная техника автора гибка, но в ней нет резких личных особенностей. При другой задаче это было бы недостатком, но задача такова, что внимание наше обращено в другую сторону. Конечно, о «чистой» поэзии тут не может быть и речи; но книгу читаешь с волнением; с ней легко подружиться; ее можно полюбить. <…> Одна из самых трагических, но из самых достойных страниц русской истории развернута тут не со своей фактической, но внутренней, эмоциональной стороны. Сделать это иначе, чем в стихотворной форме, было трудно или, быть может, невозможно[142] .
Ряд сцен, воспроизводимых в «Крови на снегу», совпадают с тем, как Цетлин описал их в своем романе «Декабристы: Судьба одного поколения» (1 изд. — Париж: Современные записки, 1933, 2-е— <N. Y.> Experiments, 1954); в дальнейшем ссылки на него приводятся по 2-му изд., в тексте указаны только страницы.
Камилла
1. За роялем. С. 5. Имеется в виду Камилла Лe-Дантю, в будущем жена декабриста В.П. Ивашева, см. коммент. к следующему стих, и стих. «Из дневника Камиллы».
2. Базиль. С. 6. Впервые: под названием «Приезд» как 1-я часть цикла «“Первая любовь” (Из цикла “Декабристы”)» (Окно. 1923. № 2. С. 117). Басиль — Василий Петрович Ивашев (1797– 1840), ротмистр лейб-гвардии Кавалергардского полка, адъютант главнокомандующего 2-й армией графа П.Х. Витгенштейна, декабрист, член Союза благоденствия (1819–1820) и Южного общества; осужден на 20 лет каторжных работ; в 1835 г. переведен на поселение в г. Туринск Тобольской губернии, где умер и похоронен. В стихотворении описывается приезд В.П. Ивашева к родителям (отец — генерал-майор Петр Никифорович, мать — Вера Александровна Толстая), гувернанткой в которой служила мать Камиллы, см. коммент. к стих. «Из дневника Камиллы».
3. Фила<н>джиери. С. 7. Гаэтано Филанджиери (Gaetano Filangieri; 1752– 1788), итальянский правовед и философ, идеи которого о государственно-политическом устройстве были популярны в кругу декабристов. Пэри (пари, пери) — один из духов в иранской мифологии.
Николай I
1. «Как медленно течет по жилам кровь…» С. 8. Впервые: Современные записки. 1921. № 7. С. 106 (с подзаголовком «Из поэмы “Декабристы”»).
2. «Помнит он те недели…» С. 9. …Невеста с женихом — невестой, а затем супругой Николая I была принцесса Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина (в России: Александра Федоровна; 1798–1860), дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III из Династии Гогенцоллернов и его супруги, королевы Луизы. Малек-Адель — популярный в России романтический герой романа французской писательницы Марии Коттень (Cottin; 1770–1807) «Матильда, или Крестовые походы» (1805); упомянут в «Евгении Онегине» Пушкина (гл. III, строфа IX).
3. В Государственном Совете. С. 10–12. Впервые: Окно. 1923. № 2. С. 263–265 (в подборке стихотворений с общим заглавием «Из поэмы “Декабристы”»). Цетлин описывает заседание Государственного совета в момент междуцарствования: 27 ноября 1825 г. весть о смерти Александра I в Таганроге достигла Петербурга, цесаревич Константин Павлович, который должен был взойти на престол после смерти старшего брата, от права престолонаследия отрекся (его отречение и воля Александра I о назначении на эту роль младшего брата Николая были официально задокументированы и хранились в Государственном совете, Синоде и Сенате). Несмотря на это, по закону о престолонаследии, необходимо было сначала присягнуть новому царю (которым считался цесаревич Константин) и только потом оглашать волю покойного императора. Именно этот исторический эпизод и составляет иронико-драматический сюжет данного стихотворения. Своеобразным прозаическим комментарием к нему служит та же сцена, описанная Цетлиным в романе «Декабристы»: поскольку Николай Павлович, всего лишь дивизионный генерал в годы царствования брата, не был членом Государственного совета, он отказался присутствовать на нем и участвовать в этом необычном спектакле, где решался вопрос о судьбе России.
Собрался Государственный Совет, — пишет Цетлин, — и рыдающий Голицын доложил собранию о своем разговоре с великим князем <Николаем; Голицын выговаривал ему, зачем он присягнул своему брату, отрекшемуся от царства>. Он требовал, чтобы до новой присяги было прочтено завещание покойного императора. Но такой же маленький ростом, как и он, Лобанов— Ростовский, министр юстиции, возражал ему, что Совет только канцелярия государева, что «у мертвых нет воли» и что надо прежде всего присягнуть.
<…>
Шум и беспорядок еще увеличивались от того, что председатель Лопухин от старости плохо слышал и от волнения ничего не понимал. Однако ему с трудом разъяснили, в чем дело, и он обратился с просьбой к Милорадовичу пойти к великому князю и убедить его придти в Государственный Совет. От этого Николай отказался, и резонно, потому что не имел права присутствовать в Совете. Кто он был? Просто дивизионный генерал! Тогда Государственный совет отправился in corpore к дивизионному генералу и в верноподданническом исступлении дал себя переубедить. Великий князь, держа правую руку и указательный палец над головой, как бы призывая Всевышнего в свидетели искренности своих помышлений, требовал присяги брату <т. е. Константину>. Старцы рыдали и восклицали: «Какой великодушный подвиг!», — и старались облобызать его. Среди слез и лобзаний долго убеждали великого князя прочесть документы — завещание и отречение, что он и сделал, но не вслух, а про себя. Все-таки не
